Увидев ее робкий, неуверенный взгляд, молча обнимаю, помогаю надеть пальто, обматываю шарфом и, обняв за плечи, вывожу на воздух. Другие пациентки участливо смотрят на нас, полагая, что мы услышали плохую новость про ребенка. А я впервые в жизни чувствую, что вообще-то это она – мой ребенок и ей сейчас нужна моя поддержка. Хотя, если это и правда зависимость, то вряд ли я тот, кто нужен ей сейчас.
Через окно машины она сканирует рыже-каменную стену Японского сада и голые прутья торчащих над ней деревьев, похожие на волосы, вставшие на голове дыбом.
- Когда забеременела... сначала думала, возьму себя в руки.
Я устроился за рулем, и моя беременная жена рассказывает мне теперь про свою булимию, про которую не рассказывала никогда.
- Теперь возьму. Хороший будет стимул. Сначала получилось. И я следила за собой. Ты не знаешь, как следила. Но заметила, что от тошноты мне еда помогает. Ох, как помогает. И начала пытаться не переедать.
- Тебя поэтому тошнило так долго?
- Наверное. Но вот прошло вроде. А в прошлый раз я на осмотр пришла, взвесилась – чуть с весов не упала. Набрала семь кило целых.
- Так это разве много? – спрашиваю чуть слышно.
Сам перебираю в уме, что говорил ей, как часто подкалывал из-за того, что любит покушать. Из-за того, что теперь стала есть еще больше. Уже и приколы над ее округлением были, но так, любовно. Чтоб язык мой отсох, думаю.
- Мне показалось немерено.
- И что ты сделала?
- Пришла домой и вырвала все, что в тот день съела, - она смотрит на меня устало.
Вероятно, ей стыдно рассказывать, но я беру ее за руку, стараюсь смотреть ей в глаза. Получается только с жалостью, и я не знаю, оттолкнет ли ее это. Но вообще-то, как ни странно, она любит, чтобы ее жалели. Особенно я, потому что выказываю ей свою жалость я редко, полагая, что она может оскорбиться ей, да это попросту не надо нормальному человеку. Меня жалость к моей персоне точно раздражает. Но ей жалость придает силы, как ни странно, она тогда бодрится, пытается убедить, что с ней все нормально, что она справится, шутит даже и от этого чувствует себя сильнее.
Но сейчас мне не шутки ее нужны, а нужно дать ей силы. Она больна и зависима. Как и я. Поэтому я прижимаю ее к себе, долго глажу, массирую ей затылок, а потом заглядываю в глаза, не прекращая массировать.
- Давно это у тебя?
Я, конечно, понимаю, что только такой тормоз, как я, мог не заметить. Проснись и начинай уже прозревать, думаю. Глаза открой, взгляни на мир вокруг себя. Нет, на мир даже не обязательно. Однако, твою ж мать, совершенно необходимо взглянуть, присмотреться получше к твоей жене, к твоей любимой, к будущей маме твоего сына. Самому важному человеку в твоей жизни.
- Нет, - глаз не отводит. Надеюсь, ей станет легче, когда расскажет. Надеюсь, станет легче мне, когда расскажу я. - Кажется, я – своего рода исключение. У других это бывает еще в подростковом возрасте, начинают, потому что фигурой недовольны.
- И ты?
- И я тоже недовольна, сколько себя помню. Но раньше никогда не смогла бы заставить себя намеренно избавиться от еды подобным способом. Я впервые сделала это, когда мы с тобой расстались. Мне тогда было очень плохо. Многие с горя теряют аппетит, а у меня наоборот все было. Стресс. И, знаешь, дико, непреодолимо хочется есть, и есть много. Запихивать в себя всякую фигню.
- Что ты запихивала? – спрашиваю, не переставая «расслаблять» ее. Мой вопрос ее смешит, и я этому рад.
- Ну... чипсы всякие... фаст фуд... пиццу. Тоннами... – я тоже улыбаюсь, киваю в знак того, что именно этим стал бы обжираться и сам. – В магазин заходила и набирала... А потом лопала в своей комнате... у Зузи... Что, букет? – улыбается она еще шире. – То царапинки эти гребаные, то это... Да-а-а, влип ты, парень... Женили...
Блин, только не истери сейчас, раньше времени. Успеешь.
Не истерит вроде. Наоборот, ей трудно говорить, будто каждое слово из себя выдавливает.
- Ну вот... а после того первого раза...
- А после того первого раза тебя стошнило. Или ты сама сделала так, чтоб стошнило.
- Ага, - она почти нежится в моих руках, а я благодарен за это тесное пространство вокруг нас и между нами. За этот спертый воздух в этой маленькой, старенькой, раздолбанной тачке, такой неубиваемой, как оказалось. – Я тогда очень сильно себя ненавидела и казалась себе уродливей, чем когда-либо. Но – угадай с трех раз. Когда обжираловка закончилась, и в меня просто больше ничего не влезло, ненависть удесятерилась. К ней примешалась еще паника, что я теперь вообще жирная. А потом...