Ощущая себя той самой пятой ногой у собаки, жую материного рождественского гуся с яблоками в компании Тохи и Ренатки, каждые пять сек повторяя, что «с Оксаной все в порядке, просто на праздники приехала бабушка Зоя, и она хотела провести с ней побольше времени». Без понятия, что наплела своим Оксанка.
Стараюсь побольше говорить, смеяться даже, не ложиться спать слишком рано. Проявляю невиданную изобретательность, рву кишки, только бы никто не подумал, что у нас с ней на Рождество «same procedure as every year». То же, что и каждый год. Что косяки случаются у нас именно под Рождество и даже тот факт, что мы теперь семья, не в силах на это повлиять.
Правда, она приезжает за мной 25-го и остается у моих чуть ли не до вечера, раздарив всем подарки на манер Николауса. Даже мне. Моим подарком оказывается аж две пары кроссов, дорогих и хороших, одни для велика, другие – для бега. Но мой поцелуй ей в благодарность она будто пропускает мимо внимания. С тем же успехом мог бы стенку поцеловать. А когда получает подарки сама, в том числе от меня, то, кажется, целует моих отца и мать с большей сердечностью. Я ей тоже новые кроссы подарил, чтоб удобней на работу ходить было. Пытаюсь пошутить насчет того, что подарки у нас одинаковые, но она включает игнор.
Она не разговаривает со мной, а когда мы, простившись с моими и поздравив их «с наступающим», спускаемся вниз по лестнице, она со своим пузом норовит ускользнуть от меня, совсем как в то утро после нашей первой ночи у меня в комнате без малого десять лет тому назад.
У тестя с тещей за ужином она вдруг резко объявляет, что мы едем домой уже сегодня, «забыв» посвятить в свои планы меня. На родительское: «Доча, так а зачем в ночь, завтра б по светлому...» - не обращает никакого внимания. Блин, хорошо, что я не пил, думаю, а то пришлось бы ей с животом лезть за руль.
Я наблюдаю за ее мучениями с тупой беспомощностью. Мне хреново не столько из-за себя, сколько из-за нее. Мне досаждает та бесполезность, с какой она себя истязает. С грустью вспоминаю, что вот так же год с небольшим тому назад в этом самом доме занимался самопожиранием и не дал ей сказать ни слова. Там было немного иначе – да не все ли теперь равно. И хоть объективно я виноват разве что в том только, что не сказал ей раньше – не могу смотреть на ее страдания равнодушно.
А за ужином она ест, ест много... еще... еще... Она всегда любила покушать. А теперь я вижу, что ей плохо. Зачем она. Зачем.
- Оксан, не надо... – легонько трогаю ее за руку, надеясь, что за столом нас не услышат.
- Как это – не надо? Надо! – шутливо-грозно восклицает теща. – Ей за двоих кушать надо!
А она вздрагивает от этих слов, будто ее ударили.
- Доча, представляешь, а у нас в огороде кинза опять пошла! – восклицает тесть. – Зима в этом году еще теплее обычного, вот она и прет.
- Схожу посмотрю, - срывается с места Оксанка и уносится в огород.
Теща идет за ней следом, я тоже иду. Все это так жалко и безобразно, но я не думаю даже в мыслях над ней смеяться, когда вижу ее там, рыдающую на корточках на мокрых, в вечерней испарине грядках с зеленью, вытирающую рот платком.
- Вот ты ж горюшко мое, - утешает ее теща. – Что ж у тебя токсикоз-то этот чертов никак не пройдет. Что врач-то говорит?
- Нормально все, - всхлипывает она.
- Ну вот, видишь. Заинька, ну хватит, - гладит ее по голове. - Тебе беречься надо. Просто кризис сейчас. Устроится Андрей, все у вас будет хорошо, вот увидишь. Это все – такие мелочи, - а Оксанка кивает, хлюпая распухшим носом.
Да, это, то есть, то, о чем говорит ей теща, и есть реальные мелочи. Они все ни малейшего представления не имеют о том, что происходит между нами, думаю. На каком космическом расстоянии находится причина Оксанкиных слез от того, о чем говорит сейчас ее мать. Какого инопланетного эта причина характера. Для них что главное – чтоб деньги домой приносил. Не пил так, чтоб уж очень, да жену не обижал. Да я ведь не обижал. Она сама обижается. И сколько она еще думает так обижаться? Слова ведь даже сказать не дает.
Только дураку не понять по скоропалительности нашего отъезда, что тут пахнет жареным, но надо отдать им должное – ее родня благоразумно молчит и ни о чем не спрашивает. Не могу не признать, что ее идея свалить отсюда поскорее, вернуться к нам домой – это на данный момент наиболее правильное решение. Пускай это возвращение самым предательским образом напоминает мне, как мы ехали год назад, только тогда она была за рулем и мне было херово.