- Тоже надо, - соглашается он. – Я бегать люблю. В школе все лажают, никто не может.
- Как учишься?
Он пожимает плечами:
- В гимназию вроде направили.
- Справляешься?
- Пока что.
- Я тоже в гимназии учился.
- С ней вместе?
- Нет.
- А ты ей кто?
- Ну, муж.
- А. Так ребенок твой тогда?
Пацан простой, как три копейки.
- Ну, тест на отцовство не проходил, но вообще - мой, да, - отвечаю спокойно.
- Давно ее знаешь?
- Давно. Чуть постарше тебя был.
Он удивляется: - А чего у вас тогда детей до сих пор не было?
Ответить на этот вопрос так же просто, как на вопрос трехлетнего, откуда они берутся, эти дети.
- Да нет, - продолжает он свои рассуждения, не верит будто. - Какой ты муж? Что-то плохо ты за ней смотришь. Болеет, вон. Была б моя жена, я бы лучше смотрел. Я бы работал, а она б не работала. Ты работаешь?
Нет, это уж слишком. Откуда этот торчок... Что, теща нажалилась его мамаше?
- «Была бы твоя жена» - возражаю спокойно. - Кто ж тебе ее отдаст? Она моя жена. И тебя на жизнь старше.
И ростом выше, и в обхвате шире.
- Ничего. Я не старомодный. Я уже ей говорил: ребенка усыновлю, когда по возрасту можно будет.
«Говорил» он ей. Когда успел? И куда ему еще расти? Вон, уже какой взрослый. Я в его возрасте, разве что, в Йети влюблен был. Тоже мне, жестяной барабан, Мацерат хренов. Только этника не та немного, что у Оскара. Но ничего, он – современный вариант. Мы же тоже не старомодные, в ногу со временем идем. Уверен, он по достижении совершеннолетия гражданство себе то же, что и у меня, возьмет.
Слова его – больше ленивые подколы, провокация. Зырит за мной, когда не удержусь и на него рыкну. Скубаться с ним за Оксанку я, понятно, не собираюсь, но чувствую, что если совсем спущу ему его дое…ки, сделаю скидку на то, что щегол еще, он не будет воспринимать меня, как мужика, и мужика взрослого. Мозги ему вправлять не собираюсь, но вообще-то он мне нравится. Спокойный пацан, мелкий еще, а уже с внутренним стержнем, и ценности здоровые, в принципе.
Когда мы направляемся на выход, я делаю вид, что пытаюсь пнуть ему его мяч, и он не успевает отреагировать, когда обманываю, увожу, поднимаю, принимаю лбом, делаю его немного головой, потом ловлю, верчу на пальце. Фродо кидается на нас с бешеным лаем, потому что не переносит движений мяча в собственном присутствии.
- Так ты играешь все-таки! – Берке – мне с укоризненным восхищением.
- Не, не играю. Меня классе в первом-во втором пнули сильно, я потом вообще физ-ры боялся.
- Kein Scheiß, Mann? Без базара, чувак? – не верит он. – Долго?
- Недолго. Но на футбол так и не пошел. А велосипедистов пожизненно обижали все, - улыбаюсь.
- И тебя?
- Не, я того... утвердился. Ко мне не лезли.
- Так ты не спортсмен сейчас?
- Не, я адвокат. Это...
- Знаю! Защищаешь от Bullen? Ментов?
- Ну... по-разному.
- Много зарабатываешь?
- Много. Зарабатывал. Раньше.
- А сейчас чего?
- А сейчас я безработный.
Он открывает рот. Безработный – это значит бомж. Неужели его шансы относительно Оксанки не так мизерны, какими изначально казались?
- Из-за... кри… кризиса?
- Нет.
- Ты плохо работал?
- Нет, хорошо. Просто я не захотел защищать... одних козлов. Которые платили мне. А защитил... таких...
- Хороших?
- Получше. А они не платили.
- А как ты теперь без работы будешь все ей покупать? И вашему ребенку?
- Новую работу найду.
- Такую, где хороших защищают? – усмехается.
- Да. И деньги платят за это.
Уже темнеет, когда мы поравнялись с его домом. В прихожке виден свет. Наверное, Оксанка с тещей постриглись уже.
Берке говорит спокойно и уверенно:
- Я тоже хочу быть адвокатом.
- Зачем?
- Деньги зарабатывать. Ты, наверно, правда много зарабатывал. Она ж не ушла до сих пор.
- Не только из-за денег вместе живут. Вообще не из-за них.
- Тогда ты, значит, умный. Она, наверно, умных любит.
- Она меня любит, - говорю ему спокойно, а дверь их открывается, и оттуда показываются они.