- Андрей, я тоже у «больших» не первый год работаю, но таких козлов, чтоб так ложили на людей, не встречала. У него перед глазами только биллабл аурз, часы, за которые счет можно выставить. Он – бессердечная машина и при этом еще и редкостный говнюк. Не я одна так думаю. Думаешь, все плачут, что он уходит? – она в возмущении ковыряет тирамизу, на которое я тоже отважился, исключив, правда, сырые яйца, которые ей теперь нельзя.
- По крайней мере, теперь он себе здоровье надорвал, если Стар Лекс не гонит. Значит, не совсем машина. Мне даже не кажется, что это из-за сделки. Может дома стряслось чего.
- Андрей... – она смотрит на меня в упор. – Андрей, это я.
- Чего?
- Я сделала так, чтобы он ушел.
Тихонько кладу на стол вилку. Стараюсь не делать резких движений. Безмолвствую, приготовившись слушать, что она... эта... моя... блин... сейчас расскажет мне.
- Вернее, я этого не планировала.
Она успокоилась и говорит теперь почти безэмоционально, деловито, не переставая жевать.
- Его уход не входил в мои планы. Просто надо было... наказать его.
А я ушам своим не верю.
- Оксана, - говорю ей сквозь зубы, тихо, но раздраженно. – Вот конкретно его не за что наказывать. Тогда надо наказывать систему. Мы об этом уже говорили.
- Я иного мнения, - возражает она спокойно. – Меня не волнует система, ее не изменишь. Я не дура, чтобы лезть бороться с ней в одиночку, кроме того – да, она и меня кормит. И меня не волнуют другие, которых я не знаю. А его я узнала и поняла, что его край как надо проучить, иначе он так и помрет скотиной.
- Так, - говорю, закипая в ожидании подробностей.
- Это несложно было, - пожимает она плечами. - Он перетащил к нам одного особенно стервозного клиента. Вероятно, тебе он был известен.
- Интерсептор? – спрашиваю, чувствуя, как у меня долбит в висках.
- Да. Вечно требовали выполнения в нереальные сроки, но чтоб при этом любая хрень согласовывалась с ними самым нудным образом. Да ты и сам помнишь. На этом я решила его прижучить.
Понимаю, что мне не хочется знать подетально, но заставляю себя слушать. Чувствую, что обязан быть в курсе всей этой, мать ее, аферы.
- Интерсептор хотели продать финансовому инвестору одно свое портфолио. Проект был огроменный и меня тоже пытались к нему подключить. У них был рил эстейт. Недвижимость. Билетик мой в проект. Но в имэйлах, на которых высвечивался Вольфинг, я всячески выеживалась, мол, у меня приоритетные проекты, согласуйте и тэдэ. Мазу себе построила четко. Думаю, он сразу обо мне забыл. А я на самом деле подключилась, но делала все так, чтобы он был не в курсе, что я вообще существую. Я даже часы свои по этому проекту не записывала, а набрала дофига.
- Ты перед новым годом поэтому так часто оставалась допоздна? – спрашиваю тихо.
- Да.
Тук. Тук. Тук. У меня сердце лупит, а перед глазами картинки сменяют одна другую. Но на всех она – моя жена, скромный работник крупной юридической фирмы Бергхаузен Клее. Неприметный работник, каких море. Изо дня в день ходит она на работу, выныривая из метро, а после работы заныривает обратно. Она ждет ребенка, и на фирме об этом уже известно тем немногим, с которыми она имеет дело.
Ее не замечают. Ее всегда это устраивало, а теперь, скажем прямо, ей это на руку. Потому что по вечерам, когда синяя темнота спускается на город, она не смотрит вниз из окошка, под которым горят тысячи огней. Она не задерживает взгляда ни на одном из этих огоньков. Она засиживается в офисе, взгляд ее прикован к мониторам на ее рабочем столе – одному, второму. Пальцы ее пляшут по клавишам в такт бьющемуся от злобы сердцу. Она роет. Роет яму объекту ее злобы. И пока не выроет, не успокоится.
Я все еще уверен, что знаю ее? Десперадо – так назвал ее однажды. Мстительна до паранойи, так сама она недавно про себя сказала. Зря не уточнил, о чем она, хотя мог бы догадаться. Она же говорила – уроет. А я ведь просил... блин... требовал не заниматься фигней.
Tengo... Tengo una camisa negra... Надел я черную рубашку... – бодро поет чувак, а я его понимаю. Интересно, как скоро все всплывет наружу?