- Андрей, я всегда пыталась понять, откуда у тебя это.
- Что – это?
- Почему ты так относишься к маме?
- Нормально отношусь. Вон, некоторые тещу мамой не называют даже. А я, блин, полы мыть помогаю, - злюсь, сам не знаю, с чего.
- Я не о моей маме. Я о твоей.
- А что тебе не нравится в моем отношении к матери?
- По-моему, оно у тебя довольно прохладное. Натянутое. Будто ты в обиде на нее за что-то.
- Не могу же я каждый день ей звонить и трепаться часами, как ты со своей.
- И не надо. Я звоню за тебя. Не так часто и не подолгу, как своей, зато регулярно. Да и не в одних звонках дело. А была б я другого склада характера – могла бы вообще отдалить ее от тебя, причем с невероятной легкостью. И думаю, она испытывает облегчение от того, что я не такая. Что ей не следует опасаться, что я, например, буду не давать ей видеть внуков так же часто, как будет видеть их моя мама.
- Да уж, вы с ней снюхались.
Причина этому мне до сих пор необъяснима. Говорил же, когда-то мать Анушку любила, а первое впечатление, произведенное на нее Оксанкой-подростком, было, мягко говоря, невыгодным.
А Оксанка дальше тянет свою волынку:
- Мы с ней ладим, потому что она рада любой невестке, только бы невестка не оказалась конченой стервой. Проявляла бы минимум участия и уважения к ней, раз от тебя ей сроду не видать ни сыновней любви, ни хоть какого-нибудь элементарного позитива. И поэтому она даже на меня согласилась.
Мысль о том, что хорошее отношение матери к жене может быть напускным, мне, признаться, и в голову не приходила.
- С чего ты решила, что она может тебя не любить?
- Думаешь, я не понимаю, насколько далека от ее идеала? От чьего-либо идеала? Как мы с твоей мамой отличаемся друг от друга характерами, взглядами, вообще – всем? Но дело не в этом. Я не лезу к ней в душу и не пытаюсь понять, что она на самом деле обо мне думает. Во-первых, мы редко видимся. А во-вторых – к чему давить на больную мозоль? Даже если она невысокого обо мне мнения – со временем привыкают ко всему, острые углы стираются. А значит, и она ко мне привыкнет, если уже не привыкла.
- Ну и зачем ей это надо – так кривить душой?
- Чтоб тебя не потерять окончательно. Она ж тебя любит, Андрюш. Очень любит. И даже не пытается тягаться со мной, потому что видит, что я для тебя значу. Она угодить мне пытается, насколько это в ее силах, потому что до тебя ей не достучаться уже давно.
Думать о мáтериной любви и что я мог тут как-то накосячить мне неприятно. Мне вообще неприятно об этом говорить. Нечасто я думаю о матери или наших с ней отношениях. Не уверен, что думаю вообще. А если что-то и напоминает мне о ней, то это способно, как правило, вызвать во мне лишь досаду.
- Я понимаю, что она – человек сдержанный, - копает Оксанка. - Не разбрасывается эмоциями в отличие от меня. Но у нее тоже есть чувства, ты уж мне поверь. Почему, Андрюш? Что она такого сделала?
- Ничего. Хватит долбить меня.
Она пугается немного и расстраивается.
- Тебе-то что? – огрызаюсь дальше. - Другая, вон, руки бы потирала. Муж не возводит свекруху в статус божества, в пример постоянно не ставит, мол, мама вкуснее готовит и все такое.
- Мне? Да как представлю, что мой сын так же будет относиться ко мне, как ты к ней – дурно становится. А живой пример-то перед глазами.
Мне хочется жестко наехать на нее, потому что она злит и обижает меня. Давно мы так не грызлись. Да что там – так мы не грызлись никогда. Даже те гребаные ссоры во время ротации, ревность, обиды, предъявы, ухожу-не ухожу, все, приведшее нас к разлуке и то, другое, из-за чего она чуть не ушла от меня во второй раз – там все было из-за ее обид и каких-то моих косяков, явных или мнимых.
Но ни разу она не давала мне понять, что ее чем-то не устраивает мой характер или что я веду себя неправильно с нравственной, да что там, с человеческой точки зрения. И никогда не рисковала пытаться изменить меня, не дай бог – как-то воспитывать. Макать носом в мое дерьмо пыталась только Тина, чем сразу вызвала во мне острую неприязнь.
Недовольно смотрю на жену, и ее грушевидная фигура и озабоченное, располневшее, кругло-розовое лицо вместо неприязни очень быстро вызывают во мне... нежность и умиление. Наверное, дело тут не только в том, что люблю ее без памяти и не могу долго сердиться на нее, такую – подавно. Просто забота ее, тревога – они не только эгоистического плана. Она ведь и за меня переживает тоже.