Она не понимает, чего от нее хотят, но я уже давно понял:
- Тужься, Оксан...
- А-а-а-а-а!!! А-а... А-а...
Не знаю, что там ей дала фрау Шмидт, но моментальное действие этого средства ей всё объясняет лучше любых слов. Мне ничего не видно, но я понимаю, что моя девочка теперь рожает.
- А-а-а-а-а!!! А-А-А-А-А-А!!! – это происходит недолго, всего лишь одна схватка – так кажется мне после всех этих часов ее мучений. Ее последний пронзительный крик... вопль… я задерживаю дыхание, чувствуя, как и она задержала свое... я у нее за спиной и отсюда мне ничего не видно... неужели... неужели...
Она вдруг нагибается вперед, и до меня доходит, что она хочет рассмотреть... а фрау Шмидт поднимает к нам нашего сына. Он темненький... весь фиолетовый от... отчего? Что с ним? – хочу уже спросить, но фрау Шмидт говорит нам, что он был обмотан пуповиной, вот ему и перекрыло кислород. Вскоре он становится розовеньким.
В дверях какое-то столпотворение, это пришел анестезиолог, еще какой-то народ. А фрау Шмидт показывает нам его, и мы с Оксанкой переглядываемся и плачем. Навзрыд. Оба.
У него на головке уже темненькие волосики, мордашка сморщенная и весь он окровавленный и помятенький, но... здоровый же. Он, сынок, слышит нас, что ли? Да нет, ничего он не слышит, но тоже начинает плакать. Как смешно и тихо он плачет.
Боже... Это мой сын. Это наш сын.
- Поздравляю, - говорит фрау Шмидт, а за спиной у нее краем уха слышу, как кто-то посмеивается и говорит вполголоса, мол, так всегда. Пока другие языками чешут, Розвита приходит, делает, и у нее рождаются дети.
А я смотрю то на Оксанку, то на малыша.
Маленькая ты моя... мама. Ты сделала это. Мы сделали это. Мне хочется сказать ей это и еще черт знает, что, много чего. Но я вижу ее улыбающееся, смеющееся сквозь слезы лицо и вдруг все чувствую. До этого, когда ее разрывало, плющило, кидало из стороны в сторону, не чувствовал ничего. Отмазался, в сторонке постоял. А теперь чувствую.
Я чувствую, что в этот момент она все позабыла. И бесконечную боль, которой мне не понять и не почувствовать никогда, и сомнение, сможет ли, и страх, что не сможет, и изматывающее, опустошающее измождение. И то, как что-то управляло ее телом, разрывало его, расщепляло ее, раздвигало ей кости. А она не знала, когда и как это кончится и ничего не могла с этим поделать. Не знала, сколько ей еще терпеть и откуда брать на это силы. Сейчас прошло всего несколько минут с тех пор, как появился он, наш сын, а у нее – мне видно и я рад, что не видно ей, - там разрывы, все в крови, много крови. Там такое… Видуха не для слабонервных.
Но все это в прошлом, осталось в другой жизни, а сейчас – это сейчас. Это он, это мы, это счастье.
И она не чувствует этой новой боли там, а чувствует только его, сына и еще немножечко меня. И теперь она лежит, держит его в руках, пытаясь дать ему грудь и она бесконечно счастлива. Из непросохших еще глаз ее сияет свет, она смотрит на сына и то и дело смеется сквозь слезы, гладит его, сует ему в ротик грудь, а он пока не понимает. И я вдруг вспоминаю его, тот самый ее взгляд тогда, в Лондоне, в Найтингейле, когда сказал ей, как видел, что первым у нас будет мальчик.
Сейчас я вижу на ее лице точно такой же взгляд, внимательный, задумчивый, терпеливый, едва уловимо улыбающийся взгляд мамы и просто говорю ей:
- Ну что, мамка...
Она ловит мой озорной взгляд и смеется так же, по-озорному:
- Папка... – а потом мы даем друг другу «пять». И мне снова отчего-то хочется реветь, но я не собираюсь делать этого перед сыном, а то плаксой будет.
Ему сейчас по ходу нет дела ни до кого и ни до чего, он жадно впился губками в ее грудку и сосет, хоть там и нет пока настоящего молока. И издает при этом, вот не вру: – «Умм.. умм... умм...» - а мы с ней смеемся, и я их фотографирую. Видно в профиль ее личико, полузакрытые глазки – только когда рассматривал позднее фотку, сообразил, какое изнеможение там на ее личике, как жестко она устала и измучилась, как держится из последних сил, но и как блаженно счастлива. А сынок тоже не смотрит в кадр, видно только его головку с темными волосиками, мокрыми и слипшимися, и то, как он сосет ее грудь.
Она уже тогда, сама не отдавая себе отчета, объяснила мне тот свой взгляд:
- Смотри...
- Что, радость?
- Мир поменялся.
- Поменялся.
И время будто остановилось, оставив все за кадром, и Земля вдруг стала вращаться вокруг нас. Нас втроем с сыном.