- Это, зайка, смотря, какой труд. Наш с тобой так точно нет.
- Андрюх, да ты у меня нытик, оказывается, а. Тогда поменяй ситуацию, все в твоих руках.
- Да, поменять... Как там у тебя слепой сказал... побачимо?
- Побачимо. А у меня на работе рыдали, между прочим, если хочешь знать, пока я была в декрете. И содрогаются от мысли о том, что где ребенок номер один, там и ребенок номер два не за горами.
- Во-во, не за горами. Пусть содрогаются. Недолго осталось содрогаться.
- Мне б твою уверенность.
- Главное, что у меня она есть.
Ниче, это у нее быстро же, думаю сам себе. Стоит на мужнины трусы взглянуть...
- Так что, ты, как всегда, на расслабоне?
- Конечно.
- Порше, значит, в этот раз продавать не будешь?
- Детка, чтоб его продать, надо его сначала купить.
- Ой-ой-ой... Андрюше Порше не купили... – подначивая меня, эта маленька нахалка словно невзначай трется одной своей частью тела, мягкой такой, крутой, круглой и соблазнительной, о другую мою часть тела, не мягкую отнюдь. Типа сына маленький, не понимает еще. Знает, бессовестная, что эффект неизбежен. Только на что рассчитывает – непонятно. До ночи далеко, а ясли сегодня закрыты. Сама же мучиться будет. Но этот сиюминутный кайф ей дороже.
- Ничего, я всем доволен. Всего лишь машина, - говорю, поглаживая ее небрежно.
- Слушай, скажи что-нибудь такое. Эмоциональное.
- В смысле?
- В смысле: крутизны поубавь, ты... яйцо, - она передает своим ртом мне в рот кусочек гренки с авокадо и лососем, а на нем – яйцо вкрутую.
- Мама! Ам! – требует аналогичного внимания к себе другой мужчина.
А я в качестве желаемых ей эмоций беззвучно, но красноречиво даю понять, что кайфую от ее завтрака. От нее. От семьи. От этого нашего утра втроем.
Потом говорю:
- Да-а-а, что-то надоело мне там, пора бы уже перебираться куда-нибудь. Слушай, давай бутик откроем? Я сто лет хотел, на Театральной. Правда, рабочая мораль у тебя хромает...
- Что-что-что-что-о-о? – возмущается она шутливо, но громко.
«... но у меня... правильнописание хромает...»
- Нет, она хорошая, - дружески хлопаю ее по плечу, - но хромает. Вон, как у него, - киваю в сторону аудио-сказки с Винни-Пухом.
- Вин-ни-пу-у-ух! – кричат нам со стульчика.
- Так а ты куда-а? – спрашивает она удивленным, по-детски грустным голосом, когда я внезапно встаю из-за стола со знакомым ей уже до боли видом, мол, спасибо, любимая, мне пора.
- Да вот... фигню там одну разруливать надо...
- Ну-у-у... а я думала, мы сегодня к нашим поедем... и к твоим...
- Это зачем еще?
- Мам поздравить... Сегодня же день мамы.
- Смешная ты. «День мамы». Ты неисправима. Ладно... Я ненадолго.
- Па-а-апа, не уезжай! - вдруг неожиданно кричат нам.
Мы переглядываемся. Оксанка возводит глаза к небу. Недавно только жаловалась мне, что даже Ленкина Аделина – и та уже говорить начала, а ведь Ленка и на русском-то не говорила бы, если б не Фарит... В общем, то, что нам только что выдали – это тебе уже почти поэма.
- Не уезжай, папа, - повторяют нам между тем, будто подтверждают: «Нет-нет, вы не ослышались, родители, умею я говорить, да еще как».
- Да он, сыночка, не уезжает, он ненадолго, - Оксанка пытается делать вид, будто сама верит в сказанное.
***
Я ухожу. Вместо обещанного похода в офис заруливаю в цветочный магазин, где покупаю три огромных веника, самый красивый – ей. Вообще-то, матери и теще я заказал по почте. Но теперь, чувствую, это неизбежно: придется приехать и подарить им еще по венику, лично. А ей нашел ее любимые пионы. Она говорит, они недолго цветут – пусть радуется.
Чего б еще такого цапануть, думаю. Колечко может быть, сережки... Из украшений что-нибудь, ну, и платье, как всегда. Пускай меряет и пищит, что толстая в нем, а я буду сокрушенно кивать и ждать ночи.
Сын начал спать более-менее. Почти два года, как-никак, вон, по Эльзенбергскому на беговеле рассекает. А по утрам, чтоб на работу вовремя успеть, Оксанка возит его в ясли на велокресле. А бывало по-разному, со снами – и вообще.
Сынок. Интересно, как думал обо мне отец, когда я родился? Рад был, наверно, сыну. Первому. Не знаю, мне такого не озвучивали. Вообще, в детстве со мной не возились и не сюсюкались – вот и я со своим не то, чтоб сильно. Когда совсем малявкой был, я его тискал, чмокал и целовал во все места, даже в нестерильные и не свежевымытые. Теперь же вместо обмусоливаний в знак приветствия мы с ним даем друг другу руку, как мужики здороваются.
Ей не мешаю до поры-до времени, пусть делает. Мамаша. Думаю, сыновний игнор ей не грозит так, как она с ним возится. Но она настаивает, что детям надо уделять внимание, пока маленькие. Так-то оно так, но заваливать их информацией через край – тоже вряд ли полезно. Пусть учится и сам в чем-то разбираться. Встречаемся с ней где-то посредине.