Я стою сбоку и, барабаня пальцами по столу, жду своей, а в ухо мне ноет эта гадостная песня, напеваемая ей:
Я под мостом,
В моей палатке дырка,
Зверье, которое поймал -
Теперь мои питомцы
Питаюсь тут травой
Пью капли с потолка
Но рыбу-то есть можно
Ей не больно потому что
Что-то в этом роде...
Да, что-то в этом роде...
Nirvana "Something in the way". Перевод
Пусть она ноет и пусть меня тошнит от этого рвотного порошка Кобейна. Иногда тошнота – это прикольно даже.
- Блин, вот дерьмо, - с негодованием и злобой смотрит она на распечатку. – Не принтер, а издевательство.
- Ага, - охотно подключаюсь я. – Да тут вообще что-нибудь работает нормально?
- Ни фига! Вон, даже доккинг-станции – это смех один, - возмущается она.
- Тоже мне – бизнес-центр! – говорю погромче, будто хочу, чтоб меня кто-то услышал, а сам иду и раздраженно захлопываю ноут.
- Одно название! – она сжимает кулаки и тоже топает к своим бумажкам. – Так, здесь делать не фига, - тоже все у себя закрывает, распихивает бумажки по каким-то папкам, которые засовывает в толстенный кейс с телескопической ручкой и на колесиках.
- Из такого бизнес-центра одна дорога: в их бар и – пить! – заявляю зло.
- А мне не надо пить… - говорит она изменившимся внезапно голосом, твердым, спокойным.
- Чего?.. – поднимаю на нее глаза, смотрю внимательно.
А она словно точит меня своим взглядом:
- Мне не надо… Я и так…
- Что?
- Я и так…
...тебя хочу?!!
Да???!!!!!
БАХ
Что-то стреляет мне в башку и вышибает мой мозг в южные широты. Теперь там, в этих широтах у меня мозг.
‘Cause you said the brains I had went to my head... Ведь ты сама сказала, что мой мозг теперь в головке...
Так ведь там было – сама же слушала это байду. А я-то хорошо запоминаю, если надо мне, и я запомнил. Вот и получай теперь.
Гораздо быстрее, чем можно было все это подумать, я налетаю на нее:
- Сюда иди… - хватаю за запястья, толкаю на какой-то стол, раздвигаю коленом ее ноги, слышу, как трещат швы на ее юбке...
Ее злость и раздражение улетучились, на лице растерянность, страх, ужас... Она мотает головой, отворачивается, чтобы не видеть меня. Поначалу вырывается, но вскоре словно мирится с тем, что я сильнее и не отступлюсь уже все равно. Не выпущу ее рук, которые держу тисками, выдавливая наружу вены, продавливая синяки на худых запястьях.
В моей простреленной башке нет мыслей ни о чем и уж точно ни о том, что для того, что я сейчас делаю, есть определение. Статья в одной тоненькой беленькой книжке, именуемой сокращенно «StGB», то есть, «Уголовный кодекс». И действует эта статья с той самой секунды, когда она попыталась отвернуться, рвануться от меня, и в глазах ее возник тот самый ужас. И уж точно действует сейчас, когда последнее, что вижу и отодвигаю в сторону там, под юбкой перед тем, как посмотреть ей в глаза и не отводить от них больше взгляда – это атласные кружевные трусики цвета «горький шоколад».
- Черт, почему ты такая холодная... – цежу сквозь зубы зло, раздраженно, а сам долблюсь уже в нее. - Почему утром не дала, а?
Раздираю пуговицы на ее блузке, лезу под горько-шоколадный лифчик, мну, рву ее под ним – все те же... все там же...
- Плоская... д-д-дрянь... чего ты плоская такая, а... и как меня тянет на тебя именно... на них... Видеть нечего... Задолбала... Задолбала меня... – плюю в нее все это. И продолжаю.
Она дергается от моих толчков и щипков, волосы растрепались, губы дрожат, из глаз льют слезы. А я заведен и невменяем.