И я вполне вменяем уже и, понатыкавшись вдоволь на что попало, отметаю все это. Оно в прошлом, а я подхватываю главное, подхватив ее:
- Оксаночка, - говорю ей хрипло, глядя пронзительно в сумасшедшие, зареванные ее глаза. - Любовь моя. Моя единственная. Я люблю тебя больше жизни. До смерти люблю. Ты будешь моей женой?
- Буду, Андрюша, - говорит она мне твердым почти голосом. Она сказала мне «да». - Андрей, любимый. Любимый мой. Жизнь моя. Я люблю тебя. Я всегда только тебя любила.
Вокруг меня все кружится в диком, бешеном калейдоскопе. Узоры составляются-распадаются из осколков, которых, я думал, сроду больше не склеить. Пусть мечутся, пусть делают, что хотят. Меня теперь ничто не интересует, ведь она снова со мной. И она сказала мне «да». И я не вижу ничего, а вижу только ее, только родные ее глаза, держу ее в руках и думаю одно только: моя, моя, моя... опять моя... моя навеки...
Так, где там... Вот... Достать его наконец... Я судорожно шарю в кармане, не отрывая от нее взгляда и надеваю ей на безымянный палец золотое кольцо со светлым сапфиром. Она не ожидала кольца и сначала не смотрит на него. Она смотрит мне в глаза.
А я... сколько раз оно кололо меня, но я не мог не трогать его, превратив это в своеобразный ритуал. Я был уверен, что никогда не надену его ей на палец. Что навсегда потерял ее. И представлял иногда, что если бы все-таки зачем-нибудь надел, то ощутил бы облегчение от того, что избавился наконец от этой колючей штуки. Она колола меня, стоило мне сунуть в карман руку – и ощущать ее колкость вскоре стало мне необходимо, как воздух. Словно я – хренов великан, во время борьбы обретавший силы именно, когда его швыряли на лопатки, ведь так он соприкасался с матерью-Геей. Вот и я словно подпитывался его энергией - потому и не сдох?
Она вдруг отвлекается от моих глаз и смотрит на кольцо, а я хватаю ее за руку обеими руками, подношу ее к губам, будто хочу поцеловать, а сам трусь о нее лицом. Этот ее вид с моим кольцом на пальце трогает меня до слез, он окутывает меня чем-то теплым, голубым – да, теплое оно, теплое, не холодное, это я гнал тогда, дурак...
Я окольцевал ее, словно приковал к себе, подчинил себе и она моя теперь – снова? Заново? Это теплое, голубое окутало меня, и я спешу обнять ее всю, охватить ее руками, все так же пялясь в нее болезненным, полоумным взглядом.
Нормальная баба плюнула бы в такого, видно же, что псих. Но она не нормальная. Мы чокнутые оба. И нам на хрен никто больше в этом мире не нужен. И она ловит, пьет невменяемый мой взгляд, ведь в нем – откровение ей, ее Грааль. Ее всё.
А она говорит:
- Красивый камень.
- Сапфир, - говорю, не отводя от нее взгляда.
- Я люблю его.
- Да?
- Да. У него цвет твоих глаз, - она целует мои глаза.
- Я люблю тебя, - кто-то первый из нас это сказал или оба одновременно?
Я не знаю. Я знаю, что хочу любить ее сейчас, любить в ней каждую клеточку, каждый кусочек. Она расплылась перед моим взором, я уже плохо соображаю и не очень отчетливо ее вижу. Я только чувствую, что то родное, что сейчас в моих руках – это она. Потому что до этого я словно был в холодной пустоте, а теперь вернулся в ее тепло, вернулся в жизнь.
И вот она целует теперь мои глаза, из которых ни с того ни с сего брызгают слезы. А похрену. Я ж больной. Мне можно. Да это вообще могут быть последствия «тёрки». Да что угодно. Теперь она моя невеста и перед ней не стыдно.
Она жадно пьет мои слезы и обцеловывает мое лицо, перебирает мои волосы, гладит по голове, пока я поднимаю ее на руки. Кажется, из-под ее разодранной одежды выглядывает лифчик, юбка ее бежевого костюма все еще задрана, из-под нее видно трусики цвета горький шоколад и прозрачные кружева чулок. Ни она, ни я не придаем этому значения.
- Трахаться пошли, - шепчет она мне нежно, жарко, требовательно.
Она ждала. Она терпела. Терпела мое насилие и мои слезы, мою грубость и мои ласки. Она говорила мне слова любви и ласкала меня. Но теперь она совсем уже не может. Ей надо. Я знаю даже, как сильно надо ей, потому что мне надо точно так же.
- Конечно. Уже идем. Родненькая моя, - шепчу ей, пока тащу ее из конференц-центра в свой номер.
Кажется, мимо нас проходят люди. Мы не видим, с работы или нет, не видим, сколько их. Мы уже у моей двери, она повисла на мне и держится за меня, как тогда, в нашу первую, синюю ночь, а я не хочу и не могу отпустить, поставить ее на пол.