- Голенькая какая... сладенькая... дай мне тело свое прекрасное... чуть не помер без него...
То говорю, то целуюсь с ней. А она плачет от моих прикосновений. Изгибается передо мной с полузакрытыми глазами, зардевшимися щечками. Гладит и меня тоже везде своими нежными ладошками.
Так, хватит уже всего этого... Это ж похлеще того, чем долбился когда-то, о чем кощунственно даже вспоминать сейчас, когда целую это сладкое, нежное существо, поклоняясь этому телу, что после всех истязаний стало для меня священным. Да я бы и не вспоминал, просто само как-то на ум пришло. С чем еще сравнить этот обдолбанный, обдалбывающий туман. К жизни надо, к жизни вернуться, сцепку устроить с реальностью, с ощутимым, осязаемым.
Все же перед этим, перед этой самой сцепкой, целую ее там. Да как будто ей и так не довольно... А от этого ее и подавно током бьет, она вскидывается со стоном, дрожит, и я окончательно понимаю, что нельзя уже больше затягивать.
Приподняв ее, подкладываю под нее что-то и объявляю ей зачем-то, как последний идиот:
- Солнышко, кровиночка моя... Я сейчас войду в тебя и буду любить тебя там... внутри... – от чего ее пинает еще сильнее, она стонет: «Ох-х-х...» - а взгляд ее становится невменяемым.
Когда я, твердый, горячий, жесткий вхожу в нее, сладкую, горячую, влажную, мы оба стонем дрожащим стоном, как стонут от боли, как будто что-то коснулось наших ран. А где они у нас еще, как не там, куда я вошел сейчас, как не там, чем я вошел? Сколько же гребаных месяцев там все болело – у меня, у нее. Обливалось кровавыми слезами от тоски, от неутоленного желания. Да разве ж не от этого и появляются раны?
- О-о-о, любовь моя, - первой не выдерживает моя ослабевшая невеста, маленькая моя, мой слабачок. Она плакала уже до этого. Выплескивала наружу страдание – прошедшее и нынешнее, страх, боль, боль эту бесконечную...
А сейчас, может, слезы эти от радости, а? – думаю с надеждой и вторю ей, повторяю за ней, как болван: - А ты – моя любовь... любимая...
– Как мне не хватало тебя... – стонет она. - Нет... Не тебя... Части меня... Дай мне ее теперь... дай мне... дай...
- На, - говорю.
Ускоряюсь в ней, она уже стонет, вот и кончает уже, плача, все еще плача, доводя и меня до исступления, а я все еще не в силах понять, что так много времени, так долго смог быть без нее. И что всерьез рассчитывал быть без нее всю жизнь. Она же – жизнь моя... Все это, то, что мы сейчас с ней делаем, это – жизнь моя. Наша жизнь. Чуть не сдох ведь, пока приучал себя не говорить, не думать этого слова: «наша».
А она дрожит от этого оргазма. Мою девочку аж колотит всю, пока она стонет, закатив глаза, не пытаясь даже сдержаться. Потом она вдруг перестает издавать звуки, как-то странно затихает, повисает у меня в руках, откидывает головку назад, пока я еще в ней, и до меня доходит, что моя крошечка хлопнулась-таки в обморок.
Так, не смешно уже ни хрена. Пытаюсь привести ее в чувство: «Оксана... Оксан... давай, ну...» - тихонечко трясу голое плечико, слушаю, дышит или нет. Тук... тук... тук... стучит сердечко. Вон, затрепетали черные бабочки ресниц... открыла глазки...
Кажется, нельзя поднимать. Надо, чтоб человечек лежал, но я не могу сдержаться и не подхватить ее.
- Ты чего, зай.
Целую ее, ни фига не соображающую, ошалело хлопающую глазенками. Я сам сижу на кровати и посадил ее к себе на колени, обхватил, прижал к себе покрепче, глажу ее волосы, а она утопила свою головку мне в грудь.
– Все о‘кей? – вглядываюсь в ее глазки. Так, хорош этих крайностей. Вряд ли они для здоровья полезны.
- Д-да... Все хорошо...
– «Хорошо», - передразниваю ее. – Во даешь... Оксан, на воздух хочешь?
- Не, - протестует она. – Все нормально.
Но я не обращаю на нее внимания, открываю дверь на балкон и выношу ее туда, накинув на нас халаты. Сырой лондонский воздух достаточно холодный. День пасмурный сегодня. До меня только сейчас доходит, что за все эти дни и недели я мало бывал на улице. И меня больно бьет сознание того, что кроме последних двух дней я не знаю, где и в какие часы все это время была она. Где была часть меня. Будто у меня на эти моменты частичная амнезия. Будто лист выдрали из книги, и пропала важная информация или переживания так и остались непрочувствованными. И еще - словно она, моя крошечка за это время скиталась где-то без моего присмотра подобно бездомной бродяжке.