Так, бьет меня вновь сознание. А как же все прошедшие месяцы? Все это время, вся эта полоса непрекращающегося кошмара. Моего кошмара без нее, ее – без меня.
Фигня, думаю твердо, решительно, она теперь со мной, у меня на руках, в моей постели, мое тело только что было с ее телом, я был в ней и очень скоро – черт, холодно здесь, впору бы уже занырнуть опять внутрь и согреться – опять в нее вернусь. И буду теперь возвращаться постоянно. Так что нет ничего невозможного, если захотеть. Наоборот, все предельно просто. Если тебе чего-то не хватает – бери. Если не знаешь – узнавай. Спрашивай.
- Замерзла, солнышко, - прижимаю ее крепче к себе.
- Да нет, не особо. Ты всегда такой теплый, - бормочет она.
Это у нее вечно руки и ноги холодные, как лед. Так а я на что. Вот и согреваю ее. Несу ее обратно в комнату, бережно кладу на кровать, укрываю одеялом по самый носик. Стеклянную дверь на балкон закрывать не спешу.
- Щас, - коротко говорю ей.
Да, в кино или в книжках после обморока порой дают чего-нибудь выпить. Красного вина или чего там еще. Достаю из мини-бара пузырь коньяка. Годится.
- Чего? – слабо интересуется она, а я наливаю нам с ней и, пояснив: - Лекарство, - заставляю ее выпить.
- Кайф, - говорит она, зажмурившись.
- Правда?
Она, помнится, никогда не любила и не ценила коньяк.
- Всегда мечтала вот так лежать под одеялом, а чтоб с улицы – холодок... – бормочет она, поясняя.
Спиртное и свежий воздух привели ее в чувство, вроде исчезло и это никакущее состояние, в котором трахал ее только что. Вместо этого щечки ее порозовели, глазки блестят здоровым почти блеском. Ожившая, игривая кошечка, вполне е...ливая, думаю, маньяк я.
Господи, неужели все опять, как когда-то было? Как прежде. Неужели, твою мать, неужели... А один товарищ говорит мне, да ты, мол, что – тормоз, чего соображаешь-то так туго. Перед тобой – голая, сладкая, немножко пьяненькая Оксанка. Самка еще та. Готовенькая же, кажется? Я, вон, уже давно допер. Да, он допер, это точно. И – да, урод, продолжает он мне свои разъяснения, как прежде, только круче, потому что, считай уже, тормоз, сколько месяцев ты ее не имел? Сколько месяцев не ублажал свою женщину? Жадную, безудержную женщину. Жадную до твоих ласк, между прочим. Она же сохла по тебе, придурок, правда, непонятно, почему. Давай вперед. Работай.
Самым неподобающим образом опрокидываю коньячок.
- Пустишь меня к себе под одеяло? - спрашиваю по-деловому, впиваясь жадным, голодным взглядом в ее губки, ее оголенное плечико, а потом и ее сисечки, с которых у нее будто нечаянно, как раз в этот момент соскальзывает одеяло.
Да она с ним сговорилась, что ли? Только что сознание теряла, но не успел я опомниться, а – туда же. Когда успели? Да всегда, подсказывает тот же всесведущий товарищ. У них, у нас, то есть, с ней пожизненный картельный сговор. Что ж с тобой поделать, если ты такой тормоз.
- Иди, - говорит она мне томно.
Зовет. Ах, е...ливая кошка. Вот это другое дело. К жизни поближе, поменьше благоговения. А то опять обморока не оберешься. Ни фига в них нет хорошего.
Заползаю к ней, словно удав, обхватываю ее руками, ногами, смачно целую, лаская рукой между ножек. Она поддается мне жадно, лаская его своими бесстыжими пальчиками. Я уже хочу спросить ее: «Возьмешь его?» - но она делает это прежде, чем я успеваю спросить. Обхватывает его губками, глядя мне при этом в глаза. Любит его своим влажным, теплым, самым бесстыжим, самым классным на свете ротиком. Каждый раз, когда она это... делала... блин, делает и теперь, у меня сами собой развязываются руки и начинают творить черт те что, будто мы с ней те еще порно-звезды. Долго не выдерживаю и направляю ее на него, впихиваю его в ее горлышко, еще, еще, она закатывает глазки. Господи, неужели ей это так нравится, неужели - и меня тоже колбасит от задыхающихся звуков, которые она при этом издает.
- Оксаночка моя... шлюха моя любимая... о-о-о... постой... подожди... дай сюда... сюда мне ее дай... – я уже давно засунул руку в эту горячую ее глубь, уже давно ласкаю ее там до боли.
Теперь она издает эти самые невероятные звуки еще и от кайфа, от моей руки в ней. Но я же хочу дать ей больше, а сам еще не хочу кончать, вот и отстраняю от него ее горлышко. А сам погружаю свое лицо в набухшее, горячее, мокрое место между ее ножек, а она: - А-а-а, - издает негромкий, но низковатый крик, словно воет, не мяукает, а воет дикая кошка.