Нереальная... Нереальная моя... Она мечется в постели, сейчас кончит с ним во рту, поэтому отталкивает меня: - Не так.
Знаю. Помню, как. Знаю и делаю. Укладываю ее на подушку и ввожу его в нее, она откидывается назад и издает только громкие, дрожащие стоны, пока я люблю ее медленно, глубоко:
- Опять плакать будешь? – прижимаюсь лбом к ее лбу, пока она беспрерывно стонет.
- Нет... кажется... o-о-о-о... – кончает.
- Невероятная. Как постичь тебя, не знаю... Ты не укладываешься у меня в голове... Ни в какие рамки не входишь... Ты... Ты... Ты - океан любви моей...
Ошибалась. Плачет все-таки, но, похоже, от слов моих. К такому она со мной не привыкла. Глазки ей вытираю, хоть и приятно чувствовать, как ей хорошо от моих слов. Привыкнешь тут, думаю, станешь постоянно ей такое петь.
А мне теперь хочется, чтобы она немножко порулила мной. Ну, номинально хотя бы. Потому что оторваться от нее и предоставить ей свободу действий – ха, потом может как-нибудь... в другой жизни...
Выхожу из нее, обхватив ее бедра, ложусь под нее, насаживаю ее на себя и не могу оторваться от ее рта. Она обволакивает меня жарко, нежно, влажно, а я заключаю в свои ладони ее груди – по одной в каждую руку, тереблю, обрисовываю большими пальцами ее соски, потом хватаю их полностью, жадно ловлю ее затуманенный взгляд, мои руки ползут вниз по ее спине, обхватывают ее попку, вталкиваясь в нее, потом скользят снова вверх, гуляют по ней, а она откидывается назад, встречает и двигает меня, двигает... Потом ложится на меня, замирает... Не знаю, сколько времени проходит, пока до меня наконец доходит, что она лежит на мне, и мы с ней оба закрыли глаза. Оба? Открываю свои, чтобы удостовериться – да, оба.
Она, как по команде, тоже открывает глазки, смотрит на меня, потом вздрагивает, закрывает опять, крепче прижимается ко мне, стискивает меня своими длинными руками.
- Ты чего?
- Чего?
- Чего дрожишь?
Меня и самого вдруг передергивает. Прежде чем я сам успеваю произнести вслух, она шепчет:
- Боюсь. Что это сон. Что ты исчезнешь.
Да, именно так.
- И я – тоже, - подтверждаю я. – Господи, любимая… Вот одичали мы… От рук отбились…
- От чьих?
- Чьих-чьих – наших! – я неожиданно взрываюсь. Отпускаю ее сиськи и грубо хватаю ее, обхватываю. У нее что-то хрустит. А меня не колышет.
Ей – сердито так:
– Исчезну, как же! Все, милая моя, не дождешься теперь. Сама выпихивать будешь – ни хрена! – вдруг ускоряюсь, трахаю ее жеще, а она начинает слабо охать. Нравится, засранке. – А ну, глаза открой! – требую. – Открой, кому сказал! Ну?
Она открывает.
– Я здесь. Все еще здесь. Все. И – навсегда, поняла? – жгу ее взглядом, сжимая ее попку, а она только подскакивает на мне. – Кому говорю?
- Да поняла, поняла, - отворачивается она.
- «Поняла, поняла»! – передразниваю. - Я те серьезно говорю. Я ж тебя знаю. У тебя сегодня одно, завтра – другое! А со мной такие номера больше не пройдут. Ясно?
- Да ладно тебе… - смеется. - Заладил…
- Тебя не спросил, - опускаю ее на кровать и, лежа на ней, вталкиваюсь в нее глубоко-глубоко, а она может только стонать, судорожно вдыхая воздух.
- Я люблю тебя, - стонет она.
- Как любишь? – сверлю ее. – Сильно любишь?
- Силь-но-о… о-о-о…
- Я тоже люблю тебя. И я никуда не исчезну, даже если ты очень долго будешь меня об этом просить. Или требовать. Или пинать в жопу.
- О-о-о-о… - она кончает, - …тогда… - все еще кончает, - …мне не стоит даже пытаться?
- Лучше не пытайся. Не напрягай себя, - советую. – Лучше потрать силы на что-нибудь дельное. Ну, там, как оптимально ублажить твоего жениха… Как поддерживать его в хорошем настроении… Или что-то в этом роде…
Ее глазки воинственно сверкают – так было всегда, вспоминаю, когда советовал ей оптимизировать ее заботу обо мне. А губки ее кривятся в шаловливой усмешке. Манят к себе. Провоцируют - успешно, ясный перец. Пытаюсь поцеловать их, а она легонечко кусает мои губы, чем только сильнее заводит.
- Ах ты, сучка, - шлепаю ее по губам, а сам удесятеряю свои старания в ней, - е…ливая кошка… - в подтверждение она впивается ноготками в мою спину и царапает ее, доводя меня до рычания: - …а-а-а… накажу… обкончаешься сейчас…
***
В комнате уже совсем темно, но за тяжелыми портьерами не разберешь – день? ночь? После последнего раза мы, кажется, заснули – надолго? ненадолго? А теперь я проснулся. Первое, что думаю, почти рывком вскакивая на постели: «Оксанка?...»
Да здесь она, здесь, усмехаюсь сам себе. Вон – чья это попка тепленькая ко мне прижалась? Это единственное, из-за чего терплю то, что она, поросенок, поворачивается ко мне в постели задом, вместо того, чтоб спать в моих руках, сопя мне в грудь – так ей, мол, неудобно. Думаю это с удовольствием, потому что так было раньше, а теперь все вернулось.