Хоть мне, надеюсь, и не понадобится никогда пожинать его плоды, уповая на государственную пенсию. А в самом деле, давно уже надо было заключить у Штеффена какое-нибудь страхование жизни, угораю втихаря. Как подспорье к старости. Выручить родственничка.
- Каждый человек отнюдь не обязан ломать голову над судьбой других, не говоря уже - целого общества, а имеет право распоряжаться своей судьбой так, как будет лучше для него, - возражает мне Тина со своей мягкой, снисходительной улыбкой. - И ты, Антон, - она ободрительно кивает ушедшему в себя братану, наверное, мысленно он уже меняет какому-нибудь отпрыску подгузники, скуля по джазу, - вполне имеешь право голоса, когда дело касается того, кому там пора или не пора заводить детей, если это затронет и твою жизнь тоже.
И встревоженный Тоха дает себя успокоить. Потом незаметно разговор переходит на то, чем он на самом деле намеревается заниматься в ближайшем будущем, и вечер завершается в джаз-погребе на Дихтергассе.
Короче, Тоха принял Тину, как должное. Ее трудно не принять. И в конце концов, какого мне, спрашивается, топтаться на месте? Он-то хорошо помнил тот памятный денек после той памятной свадьбы и каким я был тогда. А раз мне так лучше, то лучше и ему. Не думаю, чтобы в последствии он рассказал про Тину Ренатке. Возможно, обо мне они вообще перестали говорить друг с другом.
***
Годовщина кризиса на носу и это ничего, что никого не тянет праздновать. А вообще, хоть в стране и далеко до этого пока, по-моему, у нас утряхивается потихоньку и на смену «кризисным» проектам подтягиваются и «нормальные». У Вольфинга уже новая крупная сделка. А ведь мы не успели еще замутить клоузинг у «геркулесов», вон, недавно меня обрадовали, что мне скоро за этим кайфом в снова Лондон лететь.
Ахим мне тоже иногда звонит по делам, что делал с ним там. Но все это – фигня по сравнению с тем, чем мне, суперквалифицированному принсипалу, приходится заниматься сейчас. Я, блин, картинки рисую в пауэр пойнте. Да-да. Визуализую переструктуризацию сделки, которую постановили провести после ее сайнинга. Барахтаюсь между тремя десятками Эс-Пи-Ви, из коих половина «сарл» люксембургские, а другая половина – наши коммандитные товарищества с ограниченным полным. А я их перетасовываю туда-сюда, чтоб получилось более-менее в духе поправки к соглашению.
Но, сказать по секрету, что там должно получиться, я как-то не шарю, потому как вся эта порнография – for tax reasons, по налоговым соображениям, то есть. И с финансированием никак не связано, но мне это впарили все равно. Вот и муздохаюсь я с разъединением-приростом паев и подобной ерундой. Вольфинг, гад, затягивает меня потихоньку в эм-энд-эйское свое болото. На сей раз клиентам положить даже, что мой рабочий час как принсипала для этого бреда тупо дорого стоит. Эй, вы, тормоза, кризис же, вам экономить надо, хочется мне взвыть – им, Вольфингу или кто мне там еще дерьмо это впаял. Но выть некому и я муздохаюсь дальше.
Эх-хе-хе-е, нет со мной Марианы, думаю, уныло наблюдая за тем, как плывут туда-сюда в черновике структурного чарта разные «энтити» прямоугольной, треугольной или овальной формы, а в геометрических этих коробках условные обозначения все заканчиваются на «-Ко».
Мариана не приехала на Пфаффингер, потому что двойняшки ее – мальчик и девочка - преждевременно родились накануне и ей было, мягко говоря, не до меня.
- Они в основном преждевременно, если больше одного ребенка, - объясняла она мне в палате.
Перед возвращением в Лондон заскакивал ее проведать и поздравить, пока вокруг нее крутился Умберто, муж ее. Ее фигура и после родов не пострадала, и он казался рядом с ней вдвое тоньше, хоть был и сам скорее коренастого, приземистого типа. Рожала она в Спириту Санкти, а у Тины в тот понедельник как раз было дежурство. Увидев, как я обнимаю и целую нарисовавшуюся в коридоре Тину, Мариана, вышедшая вместе с Умберто «проветрить» там в роддомовских кроватках джуниоров, приветливо улыбнулась, кроме вежливого «Hallo» не сказала ничего, и лишь на мгновение после этого приветствия задержался на лице Тины пристальный взгляд. Но это у нее глаза такие индейские, подумал я, у инков все царицы так смотрели.
Теперь на меня работают другие девчонки-ассистентки, но, блин, не то, как я сам же плакался Мариане, пока мужик ее не слышал, прогуливая по коридору молодняк. Что-то незаметно было по его физиономии, цветущей гордым папашеством, чтобы он теперь, войдя во вкус, надумал останавливаться на достигнутом. Она смеялась только. Она, мол, современный человек, кроме того – не ему же рожать. А ей, мол, после этих олимпийских игр силы надо восстанавливать, как минимум, годика два, если не больше. А в промежутке она ж вернется.