- Резвый... – смеется кто-то из гостей. – Не терпится...
- Невеста ажно в слезах, что раньше времени...
- Наревется, как фату снимать будут.
- Бештиммт, наверняка не будут...
- Почему?
- У них в Русланде не снимают...
- Ах зо-о-о, ах вот оно как...
За предпринятую попытку вломиться без разрешения ко мне применяют жесткие финансовые санкции, а по санкциям алкогольным отдуваются за меня Майнхольд да Тоха с Деней. В разгар денежных репрессий и безуспешных попыток напоить, вернее, когда у всех нас пустеют карманы, Санек мне говорит: - Ключи, бл...ть, ключи давай... -, и я небрежно кладу на поднос, прямо поверх кучи с деньгами связку ключей. Все сходу даже не врубаются, но Настюха первая хлопает в ладоши:
- Офигеть, ничего себе - подарок! Молодец, Андреас! - а за спиной я слышу там и тут напряженный ропот поясняющих друг другу, что, мол, а знаете, сколько у них в городе квартира стоит.
Короче, прошел я, по ходу. Годен. А в подтверждение, что годен и допущен к невесте тетя Аля подносит мне глиняную копилочку из рыженькой терракоты с выжженным рельефом: мужик в фуражке верхом на коне, а перед ним крутобедрая тетка в широченной юбке несет на плечах коромысло с ведрами. И надпись по периметру: «Казачка дом держит, а казак содержит». Потом спрошу у Оксанки, кто эти мужик с теткой и что за такой прикол, ростовский же наверняка.
Меня наконец впускают к ней, и я готов с наглой рожей лицемерно просить у нее прощения, мол, рано я, прости. Фух, наконец добрался до тебя – а было непросто... Как сама вообще? Выспалась хоть? Как температура? Мне хочется поскорей уже потрогать, почувствовать ее, хотя бы какой-нибудь ее кусочек. Хоть что-нибудь, чтобы прийти в себя.
Однако я забываю обо всем, чего мне хотелось секунду назад, да и о выкупе этом – тоже. И напрочь забываю о людях вокруг меня, не вижу их, не слышу голосов. Вокруг меня ничего нет, нет этой комнаты, нет за окном этого дня и тучек. Но я не совсем ослеп и оглох, потому что вижу главное и единственное – белое знамение перед собой. Это она. Это моя невеста в каком-то белом облаке – да, точно, это платье и фата. Она прекрасна, как... как... сон... как мечта... как... как... да слов нет... Неужели моя... неужели...
Ошалело смотрю на нее – да, вроде она. Ее личико, ее глазки, она ж сияет – нет, не улыбается, наоборот – в смятении каком-то, но сияет изнутри, я вижу... Ведь только что хотел к ней прикоснуться, вспоминаю, но как ее теперь такую трогать...
Тут она едва заметно улыбается. Она прочитала меня по моей физиономии и, должно быть, довольна произведенным впечатлением. И эта ее хитрющая ухмылка не портит ее небесного образа, но делает ее земной и более доступной для меня. Я наконец-то просыпаюсь из жесткого обдолба и понимаю – да, это точно она. Смеется надо мной, моя маленькая нахалка, а озорные искорки ее глазенок прыгают, пляшут по мне чертятами.
Вот же хохмы, думаю. Это ж, наверное, каждого жениха так долбит по башке, когда он так, как я, лох-лохом, впервые видит свою невесту в полном обмундировании.
- Нравится? – спрашивает она, кусая губы, сдерживая улыбку.
- Обалдеть, - говорю только, а сам даже улыбаться не могу. – Совсем башку мне снесла. Никак в себя не приду. Оксан, - до меня наконец доходит, что я теперь могу до нее дотронуться, и я целую ее и дарю ей ее букет, - я ж жду теперь, чтоб меня кто-нибудь стукнул, чтоб я проснулся. Это ты, что ли – моя невеста? Не может быть. Не бывает.
Но ее тело в моих руках, облаченное во все это белое, шелковое уже давно мне говорит, что может. И бывает.
***
Казалось бы – чего ж еще? Зачем еще какие-то церемонии и обряды? Ведь уже в тот момент, когда увидел ее, было круто. А когда ее: «Ах, красавица!» - увидели другие, почувствовал еще и гордость и собственническую радость обладания ею. Это было новое что-то и чертовски приятное. Но это было еще не все.
Штандесамт в Бад Карлсхайме мы провернули, хотя у нас это обычно и не делается в один день с венчанием, а за несколько дней до того. Он очень живописно расположен в окружном управлении на холме, прямо в башне «Конкордия», а от нее-то до «моей» лестницы, с которой съезжал тогда на Йети, рукой подать. Расписавшись, на выходе из башни попадаем с ней под мелкий, моросящий дождик, она недовольно надувает губки, расстраиваясь из-за погоды: «Блин, нам же еще фоткаться» - а меня смешит ее очередная перемена настроения. И я, кажется, еще не до конца осознал, что она уже моя жена.