Пижма склонилась, напрашиваясь на поцелуй, но получила самую дурацкую фразу из всех возможных, хоть и переплетающуюся с дурманящим ароматом ромашки:
— В смысле?
Она всё-таки его стукнула. Не так сильно, как хотела, и точно слабее, чем он заслуживал, и отвернулась. Босые ноги обожгло внезапно ставшими ледяными досками. Уйти. Встать и уйти, чтобы не унижаться ради какого-то… мальчишки! Именно мальчишки. Мужчина бы не упустил момент, не повёл бы себя так глупо. Но она осталась на месте, гипнотизируя дверь взглядом.
Лео уселся позади, глядя в её гордо выпрямленную спину, долго молчал, протягивал руку, чтобы коснуться плеча и снова её отдёргивал.
— Эй, — дракон прокашлялся и позвал решительнее: — Эй?
— Чего тебе?
— Ты на меня обижаешься?
— Лёня, да ты и впрямь гений! — щедро плеснула агент сарказма в голос и отняла одеяло. Нет, она нисколько не мёрзла и в одеяле не нуждалась. Просто чтоб знал.
— Почему?
— Почему-у-у-у?!
Как Пижма ни старалась вести себя соответственно статусу и возрасту, но ситуация вынудила обернуться и отжалеть ботанику ещё одну оплеуху:
— Теперь понял?
— Только то, что вопросы тебе нужно задавать на расстоянии, — Леонард потёр запылавшую щёку.
— Божечки, где ж такие идиотов лепят? — поинтересовалась Пижма у богов, с которыми никогда не была на короткой ноге. Боги глубокомысленно пожали плечами: они тоже делали мужчин куда более сообразительными, но те умудрились растерять умственные способности где-то на дороге между чертогами Всевышних и бренной землёй.
— Я не идиот, — обиделся Лео. — Просто романтик.
— А это не одно и то же? К тебе тут баба клеится, а тебе хоть бы хны!
— Вот именно, — для пущей убедительности дракон скрестил руки на груди и тоже отвернулся, чтобы даже смотреть в противоположную от Пижмы сторону. — «Клеится»! «Баба»! Ты сама-то себя слышишь? Где прекрасная, нежная дева? Где смущение первого прикосновения и долгое ожидание?
— Осталось в прошлом веке, — остудила романтика прагматик, закусывая губу: наверное, ей бы тоже хотелось, чтобы всё было именно так, как представляет Лео. Но она жила в реальном, немагическом мире. В мире, где не поют серенад и не читают стихов прежде, чем «познакомиться поближе». В реальности у людей нет ни времени, ни желания растягивать этап «до», ведь, как правило, обоим ясно, что не наступит никакое «после». Так зачем тогда терять время и тешить себя несбыточными мечтами?
— Для тебя — может быть. А для меня эта романтика жива. Я сам её оживлю, если понадобится. И можешь считать меня идиотом, но я не стану бросаться на женщину, которая сама преподносит себя в подарочной, хоть и невероятно привлекательной, упаковке. Прости, Пижма, но так нельзя.
Ангуссон хотел говорить дальше. О том, что, если Пижме не близка романтика, то он готов быть смешным за них обоих; о том, что самое страшное позади, что они разобрались со всеми проблемами и теперь у них впереди много-много времени: некуда торопиться; о том, что он хочет подарить ей настоящую сказку, раз во вселенной, где она родилась, женщинам такое счастье не перепадает. Но прежде, чем он открыл рот, чтобы сказать хоть что-то, Пижма поднялась так резко, что кровать всхлипнула.
— Да, я не невинная дева. Не сопливая красотка, которая ждёт, пока кто-нибудь явится спасать её от бед. И характер у меня не сахар, — добавила она, в подтверждение плюя на пол в щербинку меж зубами. — Я, Леонард, взрослая состоявшаяся женщина, знающая, чего она хочет. Я не девчонка и не серая мышь, ожидающая одобрения крылатого рыцаря на белом коне. Я вполне проживу и без тебя. У меня есть выбор и достаточно силы воли. А ты можешь ждать свою идеальную кисейную барышню, которая умеет трепетать ресницами и наслаждаться запахом ромашки, когда ты держишь её за руку.
— Я не это хотел сказать!
— Ой, да всё я понимаю. Все вы одинаковы, во всех мирах. Вам подавай бабу, которая согласится стать тенью. Сильных вы боитесь.
— Вовсе нет! — он дёрнулся, чтобы поймать, исправить сдуру ляпнутое и недопонятое, но неловко запутался в одеяле и медлил слишком долго.