— О, как интересно!.. Ты — боксер? Мой брат тоже боксер. Лесли Мак-Грегор — чемпион Глазго.
Маргарет смотрела на меня с явным интересом. Ну какой же прозорливец Витька Шурыгин! Всё наперед знал.
— Ну вот видишь! Возвращались мы после соревнования, и я, по правде сказать, забыл совсем об этой гуле.
— Гуле? Не понимаю.
Я ожесточенно ткнул себя под глаз:
— Хук левой.
— А-а-а…
Глаза Маргарет потемнели, она словно бы прищурилась. Лучики тончайших морщинок поползли к вискам, а пос и верхняя губа стали забавно подрагивать.
— Теперь-то, конечно, смешно… Но когда Витька мне врезал, ей-богу, не до смеха было.
— Врезал? Это слово я не знаю.
Я объяснил, что такое «врезал», а потом признался, что проиграл бой.
— Мне жаль, — сказала Маргарет. — Но ты не должен потерять дух. Ты вызовешь его еще раз на матч и победишь.
Я покачал головой:
— Не выйдет. Я больше не буду заниматься боксом.
— Из-за меня? — Ее глаза изумленно расширились. — Это… это… Ну, как сказать… Большая неверность… Вот.
Да, Маргарет, из-за тебя! Я не хочу находить в твоих глазах страх и отвращение. Я не хочу, чтобы ты отклоняла свое плечо в сторону, негодуя и возмущаясь от одной мысли, что мои пальцы могут случайно дотронуться до тебя. Если ты пожелаешь, я откажусь не только от занятий боксом. Только захоти что-нибудь, и я это сделаю. Ну, пожалуйста, захоти!
— Ты тут ни при чем. Меня просил об этом товарищ Хитаров. Он говорит, что негоже работнику КИМа ходить с разукрашенной физиономией и вызывать всякие нежелательные толки.
Маргарет передернула худенькими плечами:
— Этого я не понимаю. Лесли работает в типографии. Никто не говорит ему: у тебя испорчено лицо и это очень плохо. Все знают — Лесли защищает спортивную честь Глазго.
— Но я-то никогда не был чемпионом Москвы!
Какая ты замечательная, Маргарет! Всё ведь поняла. Вот для тебя я мог бы постараться стать мастером спорта и, чем черт не шутит, выиграть первенство Москвы. Чемпион Москвы в полусреднем весе Дмитрий Муромцев! Тут, понятно, аплодисменты, может, даже букеты цветов. И я, прижав их к груди, перепрыгиваю через канат и бегу по залу, чтобы положить эти цветы на колени девушке в скромной юнгштурмовской форме… Кто она? Разве вы не знаете? Она — друг нового чемпиона Москвы.
— Почему ты стал задумчивым, Тмитрий?
— Прости, пожалуйста… Так, фантазии всякие приходят…
— Что значит — фантазии приходят? Ты будешь помогать мне изучать русский язык? Это очень трудно…
— Буду, конечно! Ты надолго приехала?
— Я бы хотела надолго. Но не знаю. Я уже прожила шесть месяцев. Училась. Теперь — практика. Может быть, после конгресса…
Щелкнули замки лейбрандтовского портфеля. Что такое? Неужели конец рабочего дня? Да, Лейбрандт протирает очки кусочком замши, надевает их на свой крупный белый нос, берет портфель и не торопясь направляется к двери. Значит, ровно пять и я уже часа два ввожу Маргарет Мак-Грегор в круг ее новых обязанностей.
Она встала со стула и протянула мне руку:
— До свиданья, Тмитрий.
— Давай я провожу тебя.
— Пожалуйста, не надо.
— Но почему? Идти вдвоем веселее.
— Я буду вдвоем. Меня ждет мой друг.
— А-а… Как говорится, третий лишний, — не удержался я.
— Не понимаю, — нахмурилась Маргарет.
«СОВСЕМ ПРОПАЛ, СТАРИК…»
— Бедный Вертер, — сочувственно вздохнув, сказал Сам.
Я как ошпаренный отскочил от стола Маргарет. В общем-то, ничего особенного я и не делал: передвинул квадратную чернильницу с засохшей фиолетовой гущей на дне (Маргарет пользовалась «ватерманом»), поправил лист серого глянцевитого картона, заменявшего стекло, подержал в пальцах по-женски коротко очиненный карандаш, а потом проверил, подложена ли бумага под хромую ножку стола.
Так приятно прикасаться к вещам, побывавшим в руках Маргарет!
Я пришел минут за двадцать до начала работы. На то была особая причина. Вчера мы наконец сторговались с Гетцке, и его выходной темно-коричневый, в тоненькую белую полоску, костюм стал моей собственностью. Я долго вертелся перед трюмо в нашей круглой гостиной.
Какой-то франт в отлично сшитом и отутюженном костюме и ярко-красном галстуке в черных точечках, темноволосый и бледнокожий, как лорд Байрон, делал какие-то странные телодвижения — то засовывал руки в карманы брюк, то скрещивал их на груди, откидывал назад голову и презрительно усмехался… В конце концов он высунул толстый розовый язык, и я, вполне удовлетворенный, отошел от зеркала.