— Послушай, визирь, если осталась в тебе хоть капля уважения к твоему бывшему владыке, прими его совет и не ходи к этому разбойнику.
— Я и сейчас уважаю тебя, как и раньше — с холодком ответил визирь, — однако спасение жизни сотен и даже тысяч мусульман значит для меня больше, чем твой совет
— Бек не из тех, кого можно разжалобить, зря только унизишься перед ним.
— Это уж предоставь мне, я не боюсь унизиться, я знаю — Давид Бек хоть и бессердечен, но зато великодушен.
— Однако этот позор коснется всех мусульман — просить милосердья у гяура!..
— Наша вера позволяет кое-какие отступления, если обстоятельства вынуждают к этому.
Увидев, что ему не удастся сломить упорство старика, Асламаз-Кули сказал:
— Что ж, делай как знаешь, только обещай, что не предстанешь перед разбойником как мой визирь и не будешь говорить от моего имени.
— Даю слово, что буду действовать как частное лицо.
Визирь ушел.
Хан остался один. Как быть дальше, куда идти? Им овладело отчаяние… «Все погибло, все потеряно, не на что больше надеяться…» — думал он.
В памяти всплыл его дворец, жены, дети. «Нет, нет, надо поторопиться домой, пока враг не завладел ими…»
Хан вышел из своего укрытия. Уже рассветало, небо светлело. Его могут узнать, и он попадет в руки врага.
«Одежда может выдать меня, надо бы сменить ее», — подумал он.
Сделать это не составляло особого труда — улицы были полны трупов. Он подошел к одному и принялся раздевать его. Увидав плеть, которая свисала с кожаного пояса мертвеца, хан понял, что перед ним погонщик мулов, может, даже один из тех, кто работал на него. Но времени для выбора не оставалось, к тому же в этой одежде его труднее будет узнать. Асламаз-Кули снял свое ханское одеяние, отбросил в сторону. Казалось, вместе с платьем куда-то исчезло и его могущество.
Облачившись в новую одежду, он снова выбрал наугад одну из улиц и пошел по ней… Все вокруг вызывало леденящий ужас. В тесных улочках тела живых лежали вперемешку с трупами. Женщины, дети, немощные старцы, не в силах выбраться из мощного людского потока, падали, их растаптывали бегущие. Те, кто спасся от меча, гибли под ногами людей.
Куда же устремлялись эти гонимые бурей неистовые толпы? Забыв обо всем, о доме, семье, детях, люди искали спасения в бегстве, не задумываясь над тем, есть ли в этом выход.
Человеческое варварство и жестокость затеяли игру, которую обычно затевают дети. Кто не видел, как наказывают скорпионов? Составляют круг из горящих углей и кидают в середину ядовитых насекомых. Они принимаются бегать взад-вперед в поисках выхода, но, встречая всюду огонь, возвращаются обратно в круг. Тысячу раз забывая об огне, они пробуют выбраться и вновь натыкаются на огонь. В конце концов отчаявшись и не найдя иного выхода, они вонзают жало в собственное тело, совершая самоубийство.[172]
Точно таким же было и положение города-крепости, пораженного огнем и мечом противника. Люди в городе сновали взад-вперед, чтобы выбраться из кольца. Но везде натыкались на огонь. Тысячу раз пробегали по одним и тем же улицам, не находили выхода и гибли под ногами подобных себе несчастных.
«Погонщик мулов» прошел по устланной трупами земле, по этой живой мостовой, и вышел на маленькую площадь. Он узнал ее, эту небольшую площадь перед высокой мечетью. У дверей торчало копье с насаженной на нем человеческой головой. Возле копья горело несколько факелов, чтобы голова была видна отовсюду.
— Кто это? — спросил хан у стоящего рядом человека.
— Главный мулла, — ответит тот. — Сейчас всюду ищут хана, чтобы и ему тоже отрубить голову и водрузить рядом. Ах, доведись мне найти его, вот бы награду я себе отхватил!
— Из какого ты племени? — холодно спросил его Асламаз-Кули.
— Я из воинов князя Баиндура. Он обещал сто золотых за голову хана и двести — если его доставят живьем.
Асламаз-Кули без слов покинул своего опасного собеседника и вышел в самые глухие, отдаленные части крепости. Выстроенный на гористых склонах, город почти не имел равнинных мест, особенно в той части, куда направился хан. Он бежал быстро, не оглядываясь. Часто спотыкался на ухабах, падал, скатывался в какие-то ямы и долго лежал без сознания, пока снова не приходил в себя, дрожа вставал и продолжал бежать. Хан был совершенно измотан. Он, который за всю свою жизнь не прошел пешком и сотни шагов, за одну ночь несколько раз обошел свой город, исходил его во всех направлениях. Он хоть и устал, но не чувствовал слабости. Овладевший им страх, душевное потрясение и гнев повергли его в лихорадочное состояние, близкое к безумию. Но подобное болезненное возбуждение порой придает человеку больше сил и энергии, чем у него бывает в спокойном состоянии. Он шел как лунатик, не обращая внимания на препятствия на своем пути, не чувствуя боли, хотя тело его было изранено и истерзано. Угодив в какую-то яму, он долгое время не мог выкарабкаться из нее.
172
Яд скорпиона безвреден для него самого. В описанной ситуации скорпион погибает, по-видимому, от теплового удара и ожогов, которые получает, пытаясь прорваться сквозь угли. —