Как раз в фигурный класс по рисованию и головной по живописи и был переведён Бурлюк. Но не учёбой единой… Общение с новыми друзьями было не менее важным. Гостеприимный и хлебосольный Давид, разумеется, приглашает новых друзей к себе. Позже он вспоминал, как весной 1902 года у него в Золотой Балке гостили Исаак Бродский, Мартыщенко, Орланд, Овсяный: «Моя сестра Людмила, запершись в отдельной комнате, раздевала крестьянских девушек и писала с них этюды в натуральную величину. Загорелые бронзы тел, крепкие “осторожные” ноги деревенских венер. Мы завидовали ей».
Сложившиеся дружеские отношения — в первую очередь с Исааком Бродским — Бурлюк поддерживал и в дальнейшем: «Летом 1906 года у нас работали Бродский, Мартыщенко, Орланд, наезжали Агафонов и Фёдоров. С братом Владимиром трудился Баранов (Россине). <…> Исаак (Бродский. — Е. Д.) неоднократно признавался мне, что работа со мной в “Козырщине” (Екатеринославской губ.) в 1906 году заставила его изменить отчасти свою палитру». И ещё о Бродском: «И. И. Бродский — чудесный юноша был мне опорой в моём восхождении к мастерству. Он — остряк: наедимся яичницы на степном хуторе, засядем писать в пять кистей этюды: “Теперь на холстах яичница выступит”, — говорит Исаак. Его похвалам моему искусству я всегда придавал большое значение. И. И. Бродский любил искусство и всегда был предан ему. Нас связывала теснейшая дружба. Позже в годы своей славы, Исаак никогда не отрекался от меня и всегда радушно встречал. Он купил несколько моих импрессионистических этюдов (1910–1915 гг.) и они занимали почётное место в его большой коллекции в С.-Пб, и Петрограде и Ленинграде».
В Государственном архиве Одесской области среди дел Одесского художественного училища (фонд 368, опись 1, ед. хранения 216) сохранился фрагмент личного дела Давида Бурлюка, из которого следует, что он, сын мещанина (рядового в запасе) Херсонской губернии, православного вероисповедания, был 1 сентября 1900 года допущен к экзамену в III класс и по результатам экзамена принят в III класс. Учился на «3» и «4», пропустил 17 занятий, был переведен в IV класс и выбыл 24 мая с выдачей удостоверения за № 58.
Есть в воспоминаниях Давида Давидовича и адрес, по которому он жил в Одессе:
«Я жил тогда в Одессе “пыльной”… Поселился в доме номер 9 по Преображенской улице как раз наискосок от школы. <…> Одесса — морской порт: весь город устремляется улицами к Эвксинскому порту. Там я научился любить море».
Эту любовь к морю заметил тонко чувствующий Велимир Хлебников. «Душе России дал морские берега» — строка из его стихотворения «Бурлюк».
И всё же обучение в Одессе показалось восемнадцатилетнему юноше чересчур классическим, чересчур казённым, а отношения — не такими близкими и неформальными, как в Казани. Давид Бурлюк решает вернуться туда, хоть это и было теперь совсем далеко от семьи.
Одесса много дала Бурлюку. «Мой колорит ознакомился с лиловатыми гаммами русского импрессиониста Костанди, и когда я в 1901–2 году опять появился в Казани, затосковав по своим казанским друзьям, то в бесконечном количестве привезённых опять на берега мной этюдов юга было гораздо больше мягкости и понимания тональности. Мои работы в портретном классе по живописи заслужили сразу ряд высших похвал Медведева, и художественный совет школы восхищался моими пейзажами», — вспоминал он. Сто из трёхсот привезённых в Одессу этюдов и множество рисунков Давид возьмёт с собой в Казань (его работы будут и в будущем «кататься» с выставки на выставку по всей России) и покажет на осенней выставке в Казанской художественной школе.
Казань встретила радушно. Друзья оказались на месте.
«Казань приняла меня очень радушно, — вспоминал Бурлюк. — К осени 1901 года я был уже в головном (натурном) по живописи и в фигурном по рисунку. До Рождества мы рисовали с Георгием Лукомским Венеру Милосскую. И я был переведён в натурный класс. Георгий Лукомский держался особняком, аристократом, носил манжеты и питерские стоячие воротнички».
Давид встретил Цитовича и Оношко — и они поселились вместе: