Частичное восстановление позиций финансового капитала Запада в России во второй половине правления Николая I не означало, однако, установления полного контроля со стороны этого капитала над Россией. Такой контроль можно было установить только в результате войны. Война, во-первых, должна была стать тяжелым финансовым бременем для России, побудив ее к займам и, таким образом, увеличить внешнюю задолженность; во-вторых, ослабив Россию, сделать ее более сговорчивой; в-третьих, расстроив в результате войны финансовую систему, вызвать потребность в новых займах, что еще более ослабляло государство и создавало порочный круг. Но, как известно, сами финансисты и банкиры войны не ведут, на деньги банкиров их ведут государства, располагающие армией и флотом. Таким государством, по крайней мере, что касается флота, была Великобритания. С 1820-х годов Великобритания рассматривала Россию как своего главного противника, стремясь к его всемерному ослаблению, подготавливая войну. Однако, не имея крупной армии и привыкнув воевать чужими руками, британцы должны были сколотить против России общезападную коалицию, спровоцировав на непосредственные действия Османскую империю, а в самой Османской империи найти «группы поддержки». У русских и французов такие группы были — соответственно православные и католики. Британцы в 1840 г. в лице премьер-министра Палмерстона сделали ставку на еврейские и армянские общины. Схема понравилась, и Альбион повторил ее в США. Правда, там не было армян, зато были евреи, переселявшиеся из Европы, прежде всего из Германии. При британском содействии в США был создан орден «Б’най Б’рит» (1843 г.) — до сих пор одна из крупнейших еврейских организаций США, исходно ориентировавшаяся на Великобританию.
Ослабление России как в Европе, так и в Азии соответствовало интересам Великобритании, вытекало из логики ее глобальной экспансии.
В качестве подготовки схватки с Россией британцы на рубеже 1820-1830-х годов запустили информационно-психологический (психоисторический) проект «русофобия». В нем страх перед Россией и русскими и вытекающая из него неприязнь, если не ненависть к ним, были связаны не с православием, не с самодержавием, а с враждой к России как воплощению определенного этно-исторического типа, духа. Британцы активно распространяли образ России как жандарма, обер-полицейского Европы, тогда как в реальности они сами после 1815 г. превратились в «мирового полисмена», главным оружием которого был флот[231]. Проект этот оказался успешным. По крайней мере, когда наступил «день Д» и «час Ч», о необходимости похода на Россию и сокрушении «русских варваров» начали писать на Западе столь разные по идейным установкам люди как архиепископ Парижский и Карл Маркс. С политической точки зрения, однако, британцам важно было привлечь на свою сторону Австрию и Пруссию или хотя бы отколоть их от России.
…Еще вчера австрийцы и пруссаки были вместе с Россией в Священном союзе, а сегодня воротят нос. Прежде всего потому, что этот союз больше не нужен Великобритании, она больше не боится революции, напротив, революционные действия на континенте выгодны ей, особенно если они направлены против России. После подавления польского восстания 1830–1831 гг. в русофобском проекте начинают активно работать бежавшие на Запад поляки. Либералы и революционеры еще истошнее призывают к «крестовому походу» против России. Ну а Великобритания с опаской следит за русской активностью на Востоке — Ближнем и в Средней Азии. Начинают появляться книги, в которых Россию обвиняют в экспансионистских планах. Одной из первых публикаций такого рода была книга Дж. де Ласи Эванса «О замыслах России», в которой русским приписывалась ни много ни мало идея напасть на Индию.
Британские стенания 1820-1840-х годов по поводу экспансионистских планов России — это из серии «громче всех “лови вора” кричит сам вор». Дело в том, что к мировому господству стремилась именно Великобритания. В первые 50 лет XIX в., когда Россия всего лишь ненамного расширила свою территорию, британцы побили все рекорды, увеличив подконтрольную территорию почти на 50 тыс. кв. миль. В середине XIX в. 19 млн британцев господствовали над 196 млн жителей заморских территорий, нещадно эксплуатируя их, жестоко и кроваво подавляя любую попытку сопротивления и обретения свободы — при этом британские истеблишмент и пресса постоянно обвиняли Россию, например, «в притеснениях поляков», которые на самом деле никогда не испытывали такой эксплуатации и такого гнета, каким подвергались африканцы, индийцы или аборигены Австралии; русские никого не сажали на «опиумную иглу», как британцы китайцев.
Захватив огромную часть мира, британцы хотели еще и еще, не в силах остановиться в колониальном раже. И вот здесь-то они натолкнулись на Россию — единственную на тот момент державу, способную противостоять им. «На пути к… увеличению власти и влияния, — писал замечательный географ и эконом-статистик XIX в. И.В. Вернадский (отец великого геохимика В.И. Вернадского и дед крепкого историка Г.В. — «Джорджа» — Вернадского), — Англия до сих пор не встречала серьезного сопротивления: все государства западной Европы она довела своею политикой до такого состояния, в котором они не могут противодействовать ее планам к преобладанию. Только одна Россия может положить некоторые преграды ее стремлениям; одна Россия поэтому несколько страшна ей»[232].
Страх перед континентальным гигантом Россией как препятствием на пути экспансии и мировой гегемонии — вот что заставило британцев начать информационно-психологическую (психоисторическую) войну против России в 1830-1840-е годы. Несправедливо? Конечно. Но британцы и не стремились к справедливости. В 1764 г. несправедливость как один из принципов внешней политики правящего класса страны открыто, не стыдясь, признал Уильям Питт-старший: «Что было бы с Англией, — сказал он, — если бы она всегда была справедлива в отношении Франции?». На место «Франции» в его фразе можно смело ставить: «Испании», «Германии», «России», далее — везде.
Трубя на весь мир о русском экспансионизме, британцы в первые две трети XIX в., как раз к окончанию Крымской войны, набросили на мир сеть, или, если угодно, обмотали его цепью своих опорных пунктов на морях. Эти пункты, контролирующие проливы, устья рек, острова в океане, были связаны между собой линиями, по которым курсировал британский военный и торговый флот. Гельголанд, Гибралтар, Мальта, Суэц, побережье Западной Африки, мыс Доброй Надежды, Аден, Маскат, Коромандельский и Малабарский берега, Цейлон, Сингапур, острова в Тихом океане — вот та сеть, которую британцы набросили на мир, или, опять же, иначе та «анаконда», которой они обвили мир по морю, поддерживая таким образом свое господство.
Британская «анаконда» эффективно сдавливала планету, включая Евразию/Россию до тех пор, пока в России в конце XIX в. не началось интенсивное строительство железных дорог, скорость перемещения товаров и людей по которым существенно превышала скорость перемещения по морю. Железные дороги — русский Транссиб[233] и германская БББ (Берлин — Бизантиум — Багдад), особенно в случае их соединения, грозили разрушить господство Великобритании, поскольку железнодорожный транспорт быстрее водного. Не случайно X. Макиндер (1861–1947), теории которого выросли из осмысления русско-британской Большой Игры в Центральной Азии, был настолько встревожен железнодорожным строительством в Евразии, в Хартленде, что заговорил о нарушении равновесия между Хартлендом и Внутренним полумесяцем — Прибрежной зоной, контролируемой британцами. Ясно, однако, что это никакое не равновесие, а система британского контроля, которая оказалась под угрозой.
232
Вернадский И.В. Политическое равновесие в Европе и Англия. СПб.: Славянская печатня, 1877. С. 11.
233
Подробнее о Транссибе и его значении см.: Wolmar Chr. Blood, iron, and gold. How the railroads transformed the world. N.Y.: Public affairs, 2010. P. 159–171.