— Прелестно. Но где же связь с подачей а ля рус?
— Мадам, все очевидно… Представьте: князь под столом, с которого падают соуса и этажерки с закусками. Вас оттирают от остатков еды так, что вы лишаетесь любимых алмазных заколок. Не трудно вообразить, как вы возненавидите впредь любое блюдо на столе… С тех пор на его приемах все подавали переменами лакеи — и никаких излишеств на столе! Все — во имя безопасности личных бриллиантов!
Нарышкина залилась смехом, словно колокольчик на козочке. Ее драгоценности на теле затряслись в полной безопасности. Веер заходил ходуном. Я с трудом подавил жгучее желание сорвать жемчуга Ольги и втоптать их в грязь.
— Воды, дорогая? — изящный жест «дорогой» во всех смыслах выражал полное согласие.
Посол незаметно указал мне на лакея. Я бы и сам принес кувшин, не велика обида дать напиться гостям. Но куда там: лишь ливрейному дано наполнять бокалы.
Решил тихо-тихо сбежать в кусты, пока лакей изображает поилку для знатных господ. Нафиг- нафиг ваши политесы: этикету придворному не обучен. Сотворить нелепость — запросто.
Только выдохнул — новая напасть. Прицепился, судя по всему, иностранец. Англичан уже за версту чуял — снобизм во всем, начиная с костюма. Ошибиться трудно.
— Не вы ли Коста-садовник?
— Я, ваша милость.
— Слышал я, — сказал незнакомец громко, — вы работали у моего друга, князя фон Пюклер-Мускау, не правда ли? Он мой большой друг и учитель. Я переводил его книгу «Тутти-фрутти» на английский. Как вам Герман? Все такой же сумасброд? Любитель потрясать? Голышом по саду в тюрбане с павлиньим пером не разгуливал с длинной трубкой в руках?
— Ммммм… — выдавил я, покрываясь потом. Нудист ли «фон» или иной извращенец, то садовнику в моем лице было не известно. Неужто спалился?
Вокруг загрохотало. Начался фейерверк. Яркие вспышки в ночном небе затмевали сияющий полумесяц. Европа уверенно наступала на дремлющий Восток.
— Я знаю, что вы не тот, за кого себя выдаете! — перекрикивая грохот салютов, завопил мне в ухо англичанин. — Вам привет от Стюарта!
[1] Тело, достойное изваяния (фр.)
[2] По преданию под эти платаном отдыхал вождь крестоносцев.
Глава 10
Эдмонд, но не Дантес
Редко в моей жизни мне встречались люди, которые были способны одновременно и притягивать, и отталкивать. Даже бесить.
Эдмонд Спенсер — так звали моего нового знакомого — внешне был никакой, не за что взгляду зацепиться. И собеседником был заурядным: он скорее нуждался в слушателе, на которого обрушивал шквал самой разнообразной информации.
Например, он первым делом выразил свое восхищение Бутеневым, отмахнувшись от моих попыток что-то сообщить для Стюарта и даже не потрудившись объяснить, зачем он избрал простого садовника для своих ораторских импровизаций.
— Для меня Аполлинарий Петрович — образец для подражания. Сын обычного сельского сквайра, на что он мог рассчитывать, какая судьба ожидала его? Простая сельская жизнь — охота на лис да флирт с дочерями арендаторов. И посмотрите, как он вознесся! Посланник в ранге Чрезвычайного и Полномочного Министра! Какая блестящая карьера! Какие перспективы! Поверьте моему чутью, мы еще увидим, как ему будет рукоплескать Европа.
Не утруждаясь доказательствами своего «чутья», Спенсер легко перескочил на новую тему:
— Я посвятил свою жизнь писательству. Да-да, я писатель, не поэт. Какая ирония, не находите? Эдмонд Спенсер! Первое, о ком все думают, когда слышат мое имя, — это о поэте шекспировской эпохи. Увы, я его полный тезка и могу пока лишь похвастаться первой книгой. «Заметки о Германии и о немцах» вышли под псевдонимом и имели успех. Ныне я готовлю новую. «Прогулка под парами по Дунаю и вдоль берегов Черного моря до Константинополя» — таково рабочее название, а сама книга уже анонсирована моим лондонским издательством Уитакера.
— Вы пишите туристический путеводитель? — догадался я.
— Отчасти, мой друг, отчасти. Я не связываю себя условностями жанра, ибо моя наблюдательность и пытливый ум ученого в состоянии предложить этому миру куда больше, чем перечень приличных отелей или описание древностей, обязательных к посещению. Издерживать даром свои способности — что за нелепица! Вот почему я выбрал треволог — записки путешественника в письмах, в которых внимательный читатель найдет для себя немало интересного и поучительного.
Его отчасти выспренняя речь и апломб убедили меня, что я имею дело с человеком, сжигаемым честолюбием и равнодушным к делам других.