Я ответил молниеносно и так зло, что мог бы и не отвечать, а просто ударить: была бы равноценная замена жестоким словам. Я понимал, что меня несет, но притормозить пока не выходило. Слишком сильным вышло падение, и я к нему не был готов.
Мария тихо заплакала. Ясин перестал есть, с испугом посмотрел на маму.
— Мама! — Ясин и сам был уже готов зарыдать.
— Все хорошо, сынок, — Мария вытирала слезы. — Ешь, не обращай внимания. Дядя так шутит!
Ясин посмотрел на меня. Я выдавил из себя кривую улыбку, подтверждая слова Марии. Ясин успокоился, вернулся к сладостям.
Я заставил себя успокоиться.
«Хорош! Не будь скотиной. Даже, если она не твоя сестра, она — все-таки женщина. Так что, будь любезен, будь мужчиной, веди себя достойно. Тем более, что ты знаешь, что Коста искал сестер. И вот одна, вроде как, нашлась… И тогда это уже не напасть, как ты все это время думаешь, а нечаянная радость. Большая радость».
— Извини! — тихо проговорил.
Мария, не ожидавшая, наверное, уже ни приемлемого тона, ни извинений, с удивлением посмотрела на меня.
Я вздохнул, покачал головой.
— Просто… Просто… — слова не находились.
— Но как же доказать тебе, что я — это я? — Мария поняла мои мучения.
Я молчал. Пожал плечами. Мария быстро придвинулась ко мне.
— Помнишь наш дом? — говорила быстро.
Я молчал.
— Маму Алику, сестру Олимпию?
Я молчал. Мария задумалась, не зная, как еще можно ко мне достучаться.
— Что с ними? — я вышел из оцепенения.
— Они все погибли! — тихо заплакала Мария.
«Сестра! Теперь уже без вариантов, — спокойно констатировал оживший мозг. — Еще бы имя папы узнать?»
— Успокойся, Мария, не плачь! — накрыл ее руку своей, но она испуганно ее отдернула.
Сердце кольнула ледяная иголка. Но — заслужил, чего уж там.
— Как это все произошло? Расскажи, прошу.
Мария начала говорить не сразу. Может, думала, стоит ли мне, такому, рассказывать о любимых людях? А, может, потому что такое пережить еще раз, пусть даже в рассказе, — слишком тяжелая ноша. Говорила тихо.
— Когда на остров напали, мы не успели убежать в горы — никто не успел. Турки зашли не с моря, а с обратной стороны. Их лодки и корабли приплыли в бухту лишь тогда, когда уже загорелись первые дома в деревне. Мы все выскочили во двор. Отец был впереди, вооруженный кинжалом. Первый турок, вбежавший в ворота, выстрелил ему в грудь, а потом схватил нас. Потом я узнала, что, по их обычаю, кто первый возложит руку на свою пленницу, тот и становится ее хозяином. Он связал нас веревкой и, пока мы плакали и дрожали в углу, подошёл к телу отца, отрубил ему голову и отрезал уши. Эти уши, говорят, отправляли в бочках султану как доказательство победы над восставшими греками.
Здесь Мария не смогла продолжать. Но не из-за слез. Теперь им на смену пришли злоба и ненависть. И своим взглядом она передавала эту ненависть сейчас брату.
— Знай и запомни, Коста, что имя убийцы нашего отца — Барыш-ага…
— Как, как⁈
Я вскричал так, что Мария и Ясин одновременно вздрогнули и теперь со страхом смотрели на меня.
— Прости, прости… Я не ослышался? Ты сказала — Барыш-ага?
— Да.
«О, Господи!»
— Ты знаешь его? — вопрос Марии доносился издалека.
Думаю, что в следующие секунды, пока я размышлял, Мария справедливо боялась за мое психическое здоровье. Я улыбался в это время.
«Значит, Конька-Горбунка тебе не явили, бедненький! Эх ты… дурилка картонная! Мог бы уже понять и принять, что ты здесь не случайно. И если перед тобой закрыли одну дверь, не нужно больше в нее ломиться. Потому что тебе сразу же открывают другую. И, значит, прощай, Малика, прощай, царица, навсегда! Прощай! И здравствуй, сестра!»
— И живет он в пригороде на берегу Босфора? — спрашивая, я перестал улыбаться. И окончательно пришел в себя. Мария это поняла.
— Да!
— И у него есть сын, Селим-бей — такая же тварь из Измира, где прославился насилием над местными армянами?
— Да, он приезжал к отцу, — Мария не могла не нарадоваться моему воскрешению.
— Продолжай.
— Нас привезли на корабль, и меня с мамой привязали к пушке. Пленниц было так много, что на палубе яблоку некуда было упасть. Мне было 14, за меня рассчитывали получить много пиастров. Мать могли продать как служанку. А старшую сестрицу — ей было в тот момент полных двадцать лет, и, по мнению турок, ценности она уже не представляла — Барыш-ага хотел оставить себе как наложницу. Он овладел ею прямо на наших глазах. Сестра так кричала и сопротивлялась, что он разозлился и продал ее за пару пистолетов приплывшему с другого корабля албанцу. Через два дня, когда мы приближались к Константинийе, он со смехом нам рассказывал, что Алику пользовали всем кораблем, и она, не выдержав надругательств, бросилась в море и утопилась.