Положение у меня было хуже губернаторского. Да причем тут губернатор? Хуже, чем у меня-Спиридона в первый день попаданства. Как говорят греки, упавший дуб любой на дрова пустит. Я и есть тот самый упавший дуб, который менее чем через два дня будет подвергнут пыткам. Сумею я выдержать? Не оговорю себя, не в силах стерпеть муку? Да уж, нашел приключение на свою голову, погулял от души в грузинском квартале.
Хочешь — не хочешь, а поверишь в божье наказание. Никому не дано без последствий лишать жизни человека, пусть он и последний подонок, каковыми были и Никос, и Барыш-ага.
Напрасно я уверял себя, что моей рукой двигало провидение. И уж точно не стоило присваивать себе золото. Выходит, я стал таким же вором, как и те армяне, что недавно украли у меня куртку Тиграна. И теперь буду страдать за неправедное дело.
Боже, боже, я не виновен, я использовал и еще использую это золото негодяя на богоугодное дело. Освободил Фалилея! Разве спасение верующей в тебя души не есть искупление? И остаток золота рассчитываю потратить на спасение сестры и племянника. И разве это не по воле твоей, Господи?
Поймал себя на мысли, что торгуюсь с богом, словно еврей в субботу, подсовывающий себе под зад грелку, чтобы ехать на машине[1]. Следовало не роптать на судьбу, но думать, искать решение.
Что я могу? Дать знать друзьям? Попробую связаться с англичанами или русскими, меня, того гляди, обвинят в шпионаже в пользу врагов султана, и станет еще хуже. Любого, с кем я попробую связаться, только подставлю — того же Тиграна или Константина из Гедикпаша Хамами. Во все времена полиция ловила подобных недоумков на передаче на волю «малявы».
А просто сидеть и ждать счастливого избавления — тоже не вариант. Так ничего и не придумал, только ночью весь извертелся.
Наутро во дворе прибавилось народу. Из судов стали поступать новые заключённые. Один из них, высокий турок в бело-голубом тюрбане и кафтане по местной моде, подошел ко мне и стал внимательно наблюдать, как я ем лепешку с сыром, выторгованную у надзирателя за четыре куруша.
— Что хотел? — спросил его. — Едой не поделюсь.
— Ты грек Коста Варвакис, что работает садовником у русских?
Я кивнул.
— Тебе просили передать. Вот дословно, что просили. «Юнкер о тебе знает. Тебя вытащит. Но перетерпи боль. Так надо».
Изумленно уставился на него. Дмитрий хочет, чтобы я перетерпел боль. Что это значит? Это он про пытку намекнул?
Я оторвал кусок лепешки и передал связному. Тот с достоинством ее принял.
— Присаживайся, — пригласил его. — Тут стоит держаться вместе. Если хочешь поспать, я покараулю. Одно ворье кругом.
— Меня Ибрагимом кличут. Как местного владельца, — представился он, усаживаясь рядом.
— Он жив? — удивился я.
— Шутишь? — еще сильнее меня поразился моему невежеству турок. — Великий визирь Ибрагим-паша, правая рука Сулеймана Великолепного. 400 лет назад его казнили. Теперь в его дворце тюряга. Верхние этажи закрыты, а в подвалах остались пыточные. Можно спуститься посмотреть. Там даже камни кровью пропитаны. Всякие орудия типа клещей лежат. И еще железные колья, на которые пять лет назад насадили поджигателей-фанатиков, что Перу сожгли.
Я замотал головой, не желая столь тягостной экскурсии. И без того на душе погано.
— Кто здесь сидит, кого в кутузку упекли? — спросил опытного сидельца.
— В основном, должники, — поделился со мной турок. — Я тоже за это попал. Завтра выпустят, как родные заплатят. Здесь также хватает и городского отребья.
— Что будет, если в краже признаться?
— Смотря, какая сумма, — пожал плечами Ибрагим. — Если большая, могут и на галеры отправить. Тогда переведут в замок, перерезавший горло Константинополю — в Терсан[2].
Я не стал переспрашивать, почему замок перерезал горло столице. От его рассказов веяло беспросветным мраком, и продолжать эту тему мне не улыбалось. Вместо этого спросил:
— Скажи, фалака — это пытка палками?
— Она самая.
Я выдохнул: «Слава Богу, не иголки!»
— Положено нанести не более 39 ударов. — продолжал Ибрагим. — Но бывает, забудется палач-фалакаджи, в раж войдет или судья намекнет. Тогда прощай пятки: в желе превратятся.
Меня передернуло. По спине стекла тонкая струйка холодного пота.
— Тебя что ли ждет? — догадался Ибрагим.
Я обреченно кивнул
— Теперь понятно, на какую боль тебе намекнули, — подтвердил турок мои наихудшие опасения.— Вот, что я тебе посоветую. К тебе накануне подойдут и намекнут на бакшиш. Отдай, не скупись. Тогда фалакаджи сменит палку на розги. Вытерпеть их легче, хотя, конечно, тоже не мед. Ты поспи, я покараулю.