— Кавказ? Как вы мне говорили?
— Не будем исключать подобного развития событий — уклончиво ответил Эдмонд — Кто знает, куда нас занесет ветер странствий.
— Вы могли бы меня и не спрашивать, господин. Моя жизнь со вчерашнего дня — в вашем распоряжении. Куда вы, туда и я. Так было записано!
Англичане взглянули меня с толикой ошеломления. Я и сам почувствовал, что переборщил с пафосом. Голова с трудом работала. Боль и маковое молоко — плохие помощники в тонкой беседе. Впрочем, что меня смущает? Принятая мною роль слуги английских господ? Но разве не этого от меня ждут?
— Вы не дворянин, но Homme d’honneur, человек чести, — подвел итог нашей беседе Стюарт.
Понятно, в его понимании «благородный человек» типа меня заслуживал лишь соломенной подстилки в обществе лошадей и безропотного исполнения приказов.
Англичане распрощались, пожелав мне скорейшего выздоровления, и вышли из конюшни. Остановились у ворот и завели неспешную беседу. Мне хорошо был слышен их диалог.
— Вы уже осознали, Эдмонд, в каком положении мы пребываем здесь, в Стамбуле? Это все старина Стратфорд Каннинг, лорд Рэдклиф[1], с его непомерным снобизмом, наш доблестный посол. В том, что нас здесь ненавидят чуть меньше, чем русских, виноват исключительно он. Только представьте: он прямо напротив дворца султана заставил наших матросов влезть на реи своего фрегата и громко кричать «Да здравствует, король!» на весь Босфор!
— Мне рассказывали, что его супруга тоже отличилась. Дело было, кажется, в конце 20-х. Она приказала спрятать пушки на корабле, что ее привез в столицу, пока проходили Дарданеллы, но их вытащили прямо под окнами Топкапы, переполошив весь гарем султана, заставив евнухов побегать, — англичане громко расхохотались. И назвали несколько фамилий высокопоставленных турок, которые им помогали бороться с недоверием к Великой Британии во дворце.
— Они тебя продолжают проверять, — объяснил мне Дмитрий, когда принес мне к вечеру обещанный лед, а я пересказал ему услышанную беседу. — Нет никакого секрета в отношении Дивана к английскому послу. Этот вздорный старикашка до своего отъезда успел перессориться со всем дипломатическим корпусом. А еще он законченный русофоб. Стал таковым, когда его 15 лет назад отказались принять в Петербурге в ранге полномочного посла. Так и сидел где-то в Португалии, пока не получил новое назначение.
— Выходит, имена турецких чиновников — не более чем приманка?
— Она самая. Куда интереснее информация, с которой меня познакомил Фонтон. По сообщениям наших агентов, англичане попросили подготовить несколько фирманов султана для Спенсера. С указанием оказывать ему всяческую поддержку.
— Фирманов?
— Нечто вроде приказов или указов. Для турецких офицеров на границе с Россией в Грузии. И в Трабезонде.
— Причем тут Трабзон? Морской портовый городишко в юго-восточном углу Черного моря. Что в нём такого особенного?
— Как⁈ Ты не понимаешь? Это же главный центр связи с Черкесией. Черноморская Тортуга! Все контрабандисты и работорговцы Черного моря там собрались. Если вдруг там окажешься, имей в виду — это тоже приказал сообщить тебе Фонтон, — наш консул Луи Филипп Герси будет ожидать от тебя вестей. Он возглавляет местную агентурную сеть, рапортуя непосредственно Командиру Отдельного Кавказского корпуса генералу Розену. И окажет тебе любую помощь. Может, тебе не стоит туда соваться? Это крайне опасно!
— Димас! Я пока еду в Одессу. Не далее.
— Вот там и оставайся! Не надо тебе в Трабезонд. Мигом в Черкесию увезут!
— Кажется, Фонтон только об этом и мечтает?
— Пусть мечтает! Легко грезить о подвигах, сидя в Константинополе под крышей посольства!
— Было записано, Димас, было записано…
— Коста, ты о чем? Кем записано? Кто сказал, что тебе нужно сунуть голову в пасть черкесскому волку? Этого никому не удавалось безнаказанно. По крайней мере, живым. О мертвых мы не знаем, только догадываемся.
— Я везу сестру и племянника в Россию. Пока только так. У меня будет там связь?
— Да, с тобой свяжутся. Кто-то из морского штаба в Одессе. Фонтон пока не знает, кто именно.
Смешная ситуация сложилась. Англичане думали, что студент навещает меня, обездвиженного и томящегося бездельем, используя свои визиты как предлог для общения с ними. Фонтон был уверен, что Цикалиоти ревностно выполняет порученное дело и готовит меня к сложной поездке. А сам Дмитрий, по-моему, просто кайфовал от нашего общения, вдруг обретя друга и пример для подражания, и совсем не горел желанием меня терять. И придумывал всевозможные резоны для моего возвращения в Стамбул из Одессы! И одновременно с жаром мне докладывал о подготовке к побегу сестры и племянника. Интересно, кто из нас принимал восточный вариант лауданума?