Откашливая кровь, мужик рассказал деду Фишке о том, что произошло с людьми, которыми был забит этот холодный амбар.
Группой в восемнадцать человек они шли из далёкого Васильевского посёлка на Юксу, к партизанам. Сёла и деревни обходили, ночи коротали в поле, под открытым небом. До партизан оставались считанные вёрсты. Был среди них один мужик, брат которого жил в Сергеве. Мужик предложил им зайти к брату, вымыться в бане. Промокшие до нитки, продрогшие до костей, они соблазнились. Зашли в Сергево и в ту же ночь были пойманы в бане.
Потом их избили на допросе и бросили в амбар ждать смерти.
Дед Фишка, выслушав это, вздохнул:
— Что ж, земляк, помирать будем. Когда-нибудь и помирать надо. Одна радость: не устоять, этим подлецам долго. Я сам от партизан. Силища там, земляк, огромадная.
— Оно бы и неплохо посмотреть, как жизнь пойдёт новая. Ну, знать, не судьба. А помирать, дед, я не боюсь. Только вот скорей бы, болит всё… — Последние слова мужик проговорил со стоном, глаза его, горевшие предсмертным блеском, потухли под тяжёлыми, опухшими веками.
Перед сумерками дверь амбара открылась, и унтер с полосками на погонах крикнул:
— Подымайся живой и мёртвый!
Дед Фишка встал, пошатываясь от боли в груди, и вышел из амбара первым.
Вокруг было много солдат с винтовками, и старик понял, что приближается конец.
Солдаты были хмуры, молчаливы, смотрели исподлобья, и вид у них был жалкий и совсем не победоносный. Дед Фишка оглядел их и, чувствуя, как нарастает в нём злоба, с издёвкой сказал:
— Ну, что приуныли, соколики? Не первый раз людей убивать будете!
Солдаты покосились на него, переглянулись и промолчали. Это ещё больше озлобило деда Фишку:
— Молчите? Тяте с мамкой прописать не забудьте, каким рукомеслом занимаетесь. Пусть, нычить, порадуются, каких деток выходили!
Старика охватило неудержимое желание выговориться, и всю дорогу, от амбара до места расстрела в берёзовом леске, он, не умолкая, громко разговаривал.
Высокий голенастый поручик молча, с безразличным видом шагал в стороне.
Унтер прикладом пытался утихомирить старика, но в конце концов плюнул и отступился. А дед Фишка кричал ещё громче, ругался, грозил своим палачам партизанской пулей и предсказывал, что народ проклянёт их навеки.
Только в березнике, когда мужиков вывели на полянку и поставили в ряд, дед Фишка умолк. Взглянув на затухающий закат, разбросавший по небу медные блики, на широкие поля, простирающиеся от горизонта до горизонта, на чернеющую вдали тайгу, дед Фишка закрыл глаза, и сердце его с болью сжалось.
«Матушку собирался лет на десяток пережить, — подумал он, — и вот… Эх, как ждут они теперь меня! Матюша — знать, чуяло его сердце — провожал сам, а смотрел-то как!.. По-христиански умереть думал: дома, на лавке, под божницей. Да где он, дом-то? Агашу с Нюрой выпороли, убивцы… Прощайте, родные! И ты, Максим, и ты, Артём, и ты, Маришка, прощайте!..»
Он открыл глаза, и с длинных ресниц его скатилась крупная, остывшая уже слезинка.
Раздалась команда. Двадцать винтовочных стволов вытянулось по направлению к нестройному ряду мужиков.
Поручик отошёл в сторону, вскинул руку вверх и коротко крикнул:
— Пли!
Дед Фишка почувствовал резкие удары в плечо и в ногу и падение рядом стоящих с ним. На миг он задержался, бессознательно улавливая ухом грохотавшее эхо выстрелов, потом чуть повернулся и, выкидывая руку вперёд, подгибая голову под неё, упал на бок.
В ту же минуту дед Фишка услышал голос поручика:
— Унтер, пристрели вон того, крайнего!
Где-то рядом щёлкнул одиночный выстрел.
Больше дед Фишка ничего не слышал.
Когда он очнулся, над ним сияло звёздное небо и ветер с шумом проносился над безлюдными полями.
Он поднял голову, осмотрелся и на четвереньках пополз через похолодевшие трупы расстрелянных.
В березняке он поднялся и, придерживаясь за ветки, попробовал идти. Сознание, что он движется, наполнило его радостью, и всем своим существом, каждой частичкой своего истерзанного тела он ощутил, как хорошо быть живым. Сухие губы его раскрылись, и на лице появилась скупая улыбка.
Дед Фишка сделал несколько шагов ещё, но голова у него закружилась, ноги подкосились, и он упал на подмёрзшую, каменистую землю.
Партизаны ждали деда Фишку с часу на час, но он не вернулся ни ночью, ни утром. Тогда стали гадать, что могло с ним случиться.
«Ночью ничего не узнал, а показываться на селе днём опасно — вот и сидит, вечера ждёт», — говорили партизаны.