Только нет, не вышло. Как ни уговаривали, ни убеждали, ни доказывали свое, Иван Куприянович Немчинов оставался непреклонным:
— Судно не бросим!
И пришлось английскому шкиперу уступить: лучше премия за помощь, чем ничего. Тем более что «Крестьянин», воспользовавшись наступившим безветрием, начал медленно, очень осторожно подходить ближе и ближе.
На него, по настоянию Ивана Куприяновича, и перевезли англичане всех наших пассажиров: непонятным образом прекратившаяся течь в днище корабля в любую минуту могла возобновиться, и надо было прежде всего обезопасить людей. После этого, очевидно, решив использовать шанс на получение максимального вознаграждения, «тральцы» вернулись, приняли от нас поданные с полубака и полуюта стальные буксирные тросы и под разноголосые проклятия экипажей вывели чудом не захлебнувшийся пароход подальше от каменистых мелей, едва не ставших его последним пристанищем.
Вывели, мгновенно обрубили буксиры и, не ответив на поднятый нами флажной сигнал благодарности, как пара стремительных гончих, умчались прочь.
— Ну и ловкачи! — рассмеялся капитан, увидев недоумение на лицах окружавших его моряков. И приказал радисту: — Запросите, почему они не задержались подписать акт с перевозке пассажиров и помощи судну.
Радист вернулся из рубки минут через десять:
— Не отвечают…
— И не ответят,— кивнул Иван Куприяксвич голевой.— Все время, пока шла катавасия, они наверняка поддерживали радиосвязь со своим портом. Перевезли пассажиров? Нет: и под присягой будут клясться, что спасли от неминуемой гибели сто с лишним русских. Всего лишь отбуксировали нас на глубокое место? Тоже нет: сняли с подводной скалы, с риском для себя стащили с мели. Вот, небось, о чем радировали на свою базу. Согласись они подписать составленный нами акт, и вознаграждение за обычную помощь — максимум три-четыре тысячи фунтов стерлингов. А спасение людей, груза и судна сулит не один десяток тысяч. Тем более что радиодонесения этих ловкачей непременно зафиксированы на английской базе слово в слово.
В поселок Грин-Гарбург, расположенный в глубине Айс-фиорда, нас привел на буксире пароход «Крестьянин». Там, во время разгрузки, я и описал, вернее, наскоро записал только что пережитое: поеду в отпуск и покажу Ивану Михайловичу. Но получилось иначе.
После разгрузки в Айс-фиорд пришел ледокол «Ленин» и отбуксировал нас в Архангельск на ремонт. А там, как это часто бывает после морских передряг, на судно явился знакомый мне корреспондент московской газеты «Морской флот» и попросил написать подробную статью о декабрьском шторме у берегов Шпицбергена. Я написал, но не сухую отчетную статью, а очерк с броским названием «Судно не бросим!», использовав для этого фразу, которую несколько раз повторил Иван Куприянович англичанам в навсегда запомнившийся день. Пока писал, пока очерк «отлеживался» в редакции, наступила ранняя весна, и на Северной Двине начался ледоход.
Вот тут-то и произошло событие, открывшее экипажу глаза на «чудо», спасшее всех нас и всех пассажиров вместе с пароходом от казавшейся не минуемой гибели! Ведь если бы не прекратилась течь в днище, мы смогли бы продержаться на поверхности бушующего штормового моря еще часа три-четыре, не больше! Продержаться, и — всем и всему конец!
А стоим в Архангельске, на Северной Двине, у стенки судоремонтного завода «Красная кузница»… И в самом разгаре ремонт на палубе и в машинном отделении… И начался ледоход… Закончится, и нас поставят в док для осмотра и для ремонта подводной части судна…
Не успели поставить. Метровой толщины льдины, влекомые быстрым течением реки, терлись и терлись о стальную обшивку, набивались под днище, слой за слоем сдирая морские водоросли и глыбы камня, под напором забортной воды у берегов Шпицбергена закупорившие, как пробки, все пробоины. Закупорили, и течь прекратилась. А стоило северодвинскому ледоходу сорвать их, и наш пароход тихохонько, плавно опустился на, к счастью, не глубокое в этом месте дно реки…
Поднять его и отбуксировать в Лайский док для капитального ремонта не составило большого труда. Туда и принес однажды корабельный «почтарь» несколько экземпляров московской газеты с разверстанным на подвал очерком «Судно не бросим!».
И в тот же день один экземпляр, с моей короткой припиской, отправился на Ново-Московскую улицу в Минск.
Ответ пришел неожиданно быстро, всего лишь через десяток дней. И тоже короткий, как телеграмма. Ни обязательных для начала «Здравствуй, газету получил», ни вежливых в конце «Желаю тебе…», а предельно ясно: