Д Е Д
Всякое сходство персонажей повести и их биографий с реально существующими людьми и событиями, имевшими место в истории, являются случайными; всяческие аллюзии к реальности остаются на совести читателя.
Готовясь к экстатическому путешествию, шаман надевает ритуальный костюм и бьет в бубен (или играет на специальном инструменте). Во время экстаза он может превратиться в дикого зверя и наброситься на других шаманов. Способность шамана путешествовать в иные миры и видеть сверхъестественные существа (богов, демонов, духов умерших и т.п.) послужила решающим фактором познания смерти.
ГЛАВА 1
В году от рождества Христова одна тысяча девятьсот десятом, в сочельник, у замосквореченского купца второй гильдии Синебрюхова сука ощенилась. Щенок вышел сразу зрячий и цвета пурпурного, да вовсе не скулил, думали - дохлый. А он возьми, да взлай по человечьи: «Через сто лет, на Рождество, быть сему месту пусту от лета жаркого, зимы лютой, да черта рыбоглазого!» Вот так пролаял - и издох!
И экономку Синебрюховскую удар разбил... День еще хаяла она купца за разные непотребства, - а он и впрямь бывал с ней затейник, - попрекала тем, что мзды городовому не платил, а под конец и вовсе упрекнула в неслыханном: мол, совокуплялся Синебрюхов на полнолуние с белужьей тушкой, что была разделана для кулебяки и на ночь в кухне оставлена... Но тут уж и бабки пришлые, и доктор Лифшиц, купцом вызванный, ей никак не поверили, подумали на горячку. Да и отошла экономка к ночи.
А купец с той поры пил много и по-злому, и замечали за ним, что рыбного не кушает даже в пост. И деньги повалили к нему, большие деньги! А там и война с германцем началась, и так вырос Синебрюхов на военных подрядах! А поставлял он в армию астраханскую сельдь в бочонках. Фрак купил, и в частых его поездках в Петербург видели его с Распутиным, и выделял его за что-то Распутин.
В это время - по протекции Распутина же - завел Синебрюхов мужичонку в старшие приказчики. По имени - Спиридон. По виду - из литвинов. Сам - человечек маленький, волос белый, а глаза и вовсе как водой налиты. Холодной, балтийской... Запирались они с купцом на полную луну в кухне и выделывали чего-то, закупив перед тем белужьих туш... Вся кухня тухлым рыбьим духом пошла! А потом пили много дней, что, впрочем, делам синебрюховским отнюдь не мешало.
После, когда социалисты сделали переворот, у нашего купца дела поначалу пошли и вовсе в гору. Ходил с красным бантом, кричал что-то прощелыгам с Кузнецкого, и те ему хлопали. Днями возили его в заседания на авто, а по ночам видели с какими-то непотребными девками в коже и с пистолетами. И все больше пьяным... Приказчик его был и при нем как бы, но по-тихому. Громко не кричал, вверх не лез. И когда Синебрюхова его же компанейские убили за что-то, - или девку кожаную не поделили, или хапнул купец не по чину, - приказчик вовсе и не горевал. Засобирался не шумно, менял ассигнации на бриллианты...
А как полнолуние подошло - купил на рыбном рынке две белужьи туши, да и заперся на ночь в кухне. Шумел там громко. А на утро с невеликой, но дорогой своей поклажей взял ваньку до Питерского вокзала, да по дороге свернул на энское кладбище, где покоилась синебрюховская экономка. На могиле говорил долго, как вроде и молитву, но лицом своим белесым сильно дергался. А там - на вокзал, и питерский поезд уже не в первый раз унес его от нас к гнилым миазмам проклятого города, возведенного Чертом на болотах...
Так вот, в один из погожих дней переломного, тысяча девятьсот семнадцатого года московский поезд вороватой кукушкой подкинул нашего призрачного мужичка в Петроград.
Мужичок был тенью, не оформленным отражением чего-то прошедшего, призрачно текущей в будущее, как сперматозоид, один из миллионов, но несущий в себе кроме начала будущей жизни некую фатальную болезнь, готовящую этой жизни погибель. И нет ему дела до жизни или смерти, он - течет... Кто он, бывший купеческий приказчик, замеченный нами за странным? Мало о нем известно, да и то - размыто, неточно...
Родился Спиридон, вроде, в 79 году прошедшего века, где-то в Тверской губернии, в селе. Рос в большой семье ни старшим, ни младшим - как все. Был, разве, чуть ниже, чуть тише, волглый... Жалеть его было проще для родителей, чем любить. Так он и рос, потом мужал... И было в жизни его лишь несколько событий, которые ярко запомнились ему и могут быть интересны нам.
Один раз, еще совсем мальчонкой, встретил Спиридон мужика. Был мужик не старый, большой по-звериному, весь смоляным волосом заросший. Глянув на пацаненка, поднял и долго держал перед собой, глядя в прозрачные Спирины глаза.
- А ты, паря, чуткий больно, да вот страшный, - сказал мужик. Узнал, как звать мальца.
- Дорожные у нас прозвища, похожие. Пересекутся они еще. Свидимся перед тем, как пойдешь к востоку... При мне побудешь. Помни Гришку! - И ушел мужик, говорили, по святым местам, дальше...
Еще было, уже отроком: ловил с товарищами сомов в реке. Ловили на протухшую мышь - хотели вытащить совсем большого. И вытянули! Сом был огромный, едва не в сажень, мотал хвостом. И почуял Спиридон что-то в себе новое, потянуло у него в нутре необычно… Но и было в нем сознание неправильности, неоконченности важного и приятого чего-то. Главный из их пацанской ватаги, рубаха парень, вожак, взял дубину и, рисуясь, стал мозжить сому голову. Убили, а потом пошли купаться. Остался только Спиридон. Со смертью сома тяжесть внутри него перестала быть тревожной и разлилась какой-то нарастающей приятностью. Внизу все закипело, и парня затрясло в первом его оргазме. Потом было мокро, стыдно... Спиридон нырнул с разбегу в реку, как был, в портках, рубахе... И когда вылез из холодной воды, все это, странное, было уже частью забыто, а скоро забылось и вовсе, чтобы лежать где-то на дне памяти, в самом темном ее омуте, как в реке - сом...
Потом уже и женился он, и жена понесла, а была она девка не видная, тихая, взятая больше для хозяйства: к корове - доить, к огороду - копать, ну и чтоб брюхатилась - для делания наследников... Вот и отправился Спиридон в уезд, за фельдшерицей. Чтоб помогла жене рожать.
Зашел в городишке на тихий, спящий рынок прикупить мелочей, а там - цыгане! Отмахивался от них мужик, - а был он прижимист, - но зашумели, закрутили его цыгане, и одна, вся в ярком, метущемся по земле, черная, стала гадать ему аж за целковый. Но, глядя в ладонь, пошла пятнами, загрыготала на своих непонятно, те и затихли, косились только... А Спиридону сказала непонятное:
- Рыбий суженный, Рабье зеркало,
Дед Большой Воды....
Воды черные, навь летейская,
Всех проглотят нас смертью быстрою,
Лишь дите пройдет светлой искрою.
Светлым ангелом до падения,
Тем, кто принесет в мир затмение.
Была сильно напугана, целковый, однако, взяла. Вслед прокричала: «Пускай тебе, ирод, пурпурные щенки гадают!» Ушел от цыган Спиридон в расстройстве духа, но быстро все забыл.
Вот и все, что надо помнить o жизни Спиридона. Хозяйство росло, жена Ольга рожала исправно. Рождение новых детей радовало Спиридона, как и рождение новых телят - прирост хозяйству! Вот только сын, что родился в одиннадцатом году, Володька, как-то по-особому выделялся родителем. Был любим, и пугало это чувство отца чужеродностью своей. Держал он Володьку в сердце. А жена нaрoжала шестерых - четырех сынов да двух дочек - да и забылась вовсе, как одна из скучных, но полезных вещей сложного крестьянского хозяйства...
Так и жить бы Спиридону - долго, скучно - и скучно умереть, кабы не война. Мужик рассудительный, немцев он уважал и боялся. Воевать с ними не хотел. Хозяйство у него было сильное, и денег, чтобы сунуть кому надо, мужик собрал просто. Но в селе оставаться было нельзя. Рассудив, что жена выдюжит на хозяйстве, всего не разорит, засобирался Спиридон аж в Москву, рассудив здраво, мол, там его, убежавшего от войны, вовсе не найти. Душевно простился с сыном, которого любил не своей, а чьей-то другой, яркой и светлой, любовью, поэтому, может, и отдалял от себя, был строг, не привязывался. Прочих детей велел растить.