Мальчик слушал. Рос и становился тем, кем ему суждено было стать.
В Москве тем временем зрел заговор. К Хрущеву, находящемуся на отдыхе, слетал старый, хитрый Микоян, все тому объяснил и насоветовал. Киевский военный округ поднять не удалось и, приземлившись в столице, Никита не обиделся тому, что встречает его в аэропорту только гэбэшник Семичастный. Он был рад уже отсутствию конвоя и «воронка». «Кукурузник» знал так мало и был настолько безопасен, что убивать его не было смысла ни прeемникам, ни Спиридону. Так и гнил себе на пенсии, не понимая, дурашка, как счастлив…
Обучение внука продолжалось тем временем, не прерываясь отсутствием Володи в дедовой хате. Это время тот тратил на самообучение учительству. Даже Макаренко прочел с Сухомлинским. После сжег глупые книжки в печи. Так прошло несколько лет, подходило к концу пятое Володино лето в дедовой деревне. Спиридон проводил с внуком все свое время. Они уходили вдвоем в лес, гуляли по полям, иногда уезжали на несколько дней. После того, как они съездили в Новочеркасск в июне 62-го года, откуда маленький Володя вернулся задумчивым и умеющим неплохо стрелять, такие поездки всегда принимались им с тихой радостью и благодарностью деду. Вечерами они сидели на кухне, разговаривали.
Однажды, сидя на завалинке у окна, Спиридон курил перед сном. Через мутное стекло, в неярком свете кухонной лампы, он увидел, как внук встает на табуретку и тянется к полке за большой банкой варенья. Он уже взялся за банку, когда та выскользнула из руки и упала на чайник, стоящий на примусе. Примус с чайником перевернулись на стол, причем керосин из примуса как-то вылился, и стол заполыхал весь сразу, а закипающая вода из чайника выплеснулась на одну из кошек, которых много жило в доме, для опытов. Кошка страшно заорала. Мальчик от неожиданности рукой оперся на полку, та сорвалась со своего крепежа, и, падая, сорвала электрический провод, крепящийся на стене. Провод замкнуло. Заискрило все - вместо пробок давно были жучки. В домах вокруг пропал свет, потух уличный фонарь. Откуда-то донесся режущий ухо взвизг. Из хаты, что напротив, вывалилась соседка Лизка, заорала: «Спасите! Тольку током убило…»
Спиридон, не торопясь, зашел в дом. Мальчик лил воду на стол, затушил его. Косился на деда, боясь, что тот побьет. Дед достал бутылку коньяка, рюмки. Сказал внуку: «Сядь. Давай выпьем за то, что мне нечему тебя больше учить». Непонимающий ничего мальчик выпил с ним, закашлялся. Дед дал конфету, налил еще и, подождав пока выпьет, отправил спать. Потом пил один. Пил много, столько, сколько пил еще с купцом Синебрюховым.
Наутро у соседки Лизки, поторопившись, видимо, от ночного ора, ощенилась сука. Все щенки получились мертвые, лишь один живой, страшный, пурпурного цвета. Отрыл сразу глаза и отчетливо сказал сбежавшимся соседям, среди которых был и Спиридон: «Помирать пора старому козлу, тра-ля-ля. Мухлюй с душонкой, рожа, мухлюй, старый козел, тра-ля-ля, покупатель все равно только один, старый ты козел, тра-ля-ля!» Напел щенок эдакую чушь, гадко так, скабрезно… И немедленно помер.
Спиридон, плюнув, ушел к себе и там принялся снаряжать внука домой, в Ленинград. Сам на вокзал не повез - дал денег поселковому шоферу. Собрал Володьке еды, дал с собой мешок фруктов - для родителей. Долго писал письмо с картой давнего своего тайника под Питером, за Стрельней. Знал - пригодятся Володьке бриллианты. После долго не прощался, толкнул к машине, глянул, чтобы больше никогда не видеть, сплюнул и пошел себе в хату.
Назавтра вызвал телеграммой свою Наталью, старуху-гауптмана. Дождался и пил с ней весь день. Ночью отвел в лесок, к болоту, измывался долго, замысловато. Знал, что в последний раз ему такое. Утопил останки.
Вернувшись, собрался в Москву. Пропадал там неделю. За эту неделю умерли многие, многие…Среди них был Мехмет Эмин Бугра, уйгурский просветитель, историк и общественный деятель, как назвали в некрологе последнего из Стражей, убитых Спиридоном. Белый Кама подвернулся случайно и успел перед смертью только ужаснуться, поняв, что все они не успели…
Из Москвы вернулся на таксомоторе, нагруженный четырьмя ящиками марочного коньяка и хорошей, городской едой, что была никогда и не видана в деревне. Зная, что слухи будут, сходил в сельсовет, показал там серьезные бумаги. Скотину там же переписал на колхоз. Оставшихся кошек перетопил. Потом запил тихо, серьезно.
В неделю раз гонял на такси председателя сельсовета, напуганного бумагами его до икоты, в Москву, в Елисеевский. Давал большие деньги, дожидался своих коньяка и жратвы и опять надолго скрывался в доме. Так за неделей неделя, месяц, второй.
Однажды председатель, придя за деньгами и распоряжениями, нашел его мертвым.
Тело лежало на кухне и находилось в состоянии ужасном. Пускай неделя на жаре и сделала свое дело, но казалось, что прошел не один месяц… Дали телеграмму родным, но еще до них на двух «Победах» приехали какие-то в штатском, обыскивали дом, задавали вопросы… Отвечать было нечего, о старике в поселке знали немного. Приехала родня, та, что из Москвы. Дети, внуки… Дед их не привечал и к себе приглашал редко - поселок их не знал. Питерские на похороны не успели.
Закопали старика там же, на Ильинском кладбище, без креста. Повару Ленина поставили на могиле пирамиду, увенчанную пентаграммой. Но и там ему спокойно полежать не удалось. Ночью приехали те же штатские на «Победах», раскопали могилу, вытащили гроб и увезли, вместе с кладбищенским сторожем, который - видел. Везли недалеко, в лес, к болоту. Там сторожа, пристрелив, утопили, а тело обыскивали долго. Потом отрезали голову и забрали, остальное отправив в топь.
Голова Спиридона перенесла еще многое в Институте Мозга, но и там ничего не сказала и ни в чем не призналась: спрашивающими были бесталанные ученики безграмотных учеников Спиридона. Из головы сделали череп, из черепа - пепельницу, которой долго еще пользовался Брежнев. А потом он, став уже кадавром и забыв - что за череп? Зачем? - как-то разбил его, со злости ударив по тому, что осталось от Великого Черного Камы, папкой с уголовным делом Даниэля и Синявского.