Орлиный взор Пикассо подмечает каждое движение. Сегодня ночью или завтра — когда придет вдохновение — все это будет воспроизведено на картине, на блюде или, сразу же после корриды, в его записной книжке, с которой он не расстается. Отец боится заговорить с ним. Он знает, что не нужно тревожить это возвышенное мгновение, сравнимое с тем, что ждет Домингена, когда он склонится над колыбелью бычьих рогов, чтобы нанести смертельный удар.
Паблито тоже уважает это таинство. Подперев рукой подбородок, он наблюдает за дедушкой.
Что-то больно шевельнулось в душе. Сейчас, погруженные каждый в свои мысли, они так похожи.
Они как Доминген, укрывшийся в своем burladero — деревянной будочке над сценой, где он готовит себя к страху, который ему предстоит пережить.
Ворота загона выплевывают первого быка, быка-торнадо, полного сил, вихрем пронесшегося по арене, яростно взрывающего копытами песок; он готов со всей силы сокрушить деревянные барьеры, он отдувается, дышит бешенством, встает на дыбы.
Он одинок в этой своей ярости. Только он может защитить собственную шкуру.
Совсем как Пикассо, когда его пожирает пламя желания достичь совершенства в своих картинах.
Один из бандерильос приближается к быку, дразнит взмахом плаща, вынуждает к броску. Доминген из своего убежища следит за его прыжками, дрожанием рогов, оценивает мощь быка, его недостатки и храбрость. Его лицо то и дело передергивает нервный тик.
Теперь его очередь бросить вызов зверю и овеять себя славой. Он выходит на арену легким скользящим шагом. Бык вызывающе вздернулся. Его мускулы напряглись и словно кипят от возбуждения. Доминген дразнит спереди. Он не двигается. Бык бросается прямо на него, запутывается в складках плаща. Вот его правый рог оцарапал Домингену грудь. Бык и человек сливаются в одно. Человек безошибочно применяет различные приемы: вероники, манолинетас, паронес — опасные, великолепные, безупречно точные.
— Olle!
— Anda!
Вся арена, la plaza del toros, площадь корриды, вскакивает и скандирует при каждом выпаде.
Ликующий Пикассо надрывает глотку:
— Para los pies! Anda, Luis Miguelito![6]
Он наклоняется к Паблито, ерошит ему волосы.
— Niño (детка), — объявляет он со смехом, — parar, templar, mandar — вот три столпа тавромахии. Parar — не переступай с ноги на ногу. Templar — мулетой надо помахивать медленно, и mandar — с помощью мулеты овладей быком…
Повернувшись к Кокто, он бросает ему, указывая на моего брата:
— Взгляни на него, Жан, он станет тореро!
— Parar, templar, mandar, — бормочет Паблито, и глаза его полны звезд.
Дедушка удостоил его внимания. Теперь надо показать себя достойным.
Отец наклоняется ко мне:
— Все хорошо, Марина?
Я смеюсь счастливым смехом.
Все хорошо. У меня есть семья.
Звук горна — сигнал к началу первого акта: la suerte de varas.
Suerte de varas — испытание пиками.
Подбадриваемые гиканьем толпы, пузатенькие, такие чванные в своих расшитых золотом туниках, на ристалище выходят пикадоры. Лошади, спотыкаясь под их весом и под тяжестью стеганых попон, ковыляют к месту, предназначенному для них в церемонии: оно обозначено на песке известью.
Им завязали глаза.
— Это чтобы они не пугались, — объясняет мне Пауло, отец.
— Ничтожество даже смерти неинтересно, — перебивает его Пикассо. — На арене важна только смерть быка.
Дань уважения Минотавру, плотоядному гиганту.
В темном углу, в своем любимом месте, бык роет копытами песок.
На площадку выходят пеоны. Размахивая плащами, они наступают на быка, провоцируют его на схватку. Толпа неистовствует, поощряя пеона, возбуждая быка:
— Anda toro! Anda! — Выходи, бык! Выходи!
Ноздри зверя брызжут пеной ярости.
Один из пеонов, тот, что посмелее, бесстрашно входит в тот уголок, где затаился зверь.
Время остановилось.
Бык приседает на задние ноги, его ноздри втягивают воздух, рога яростно вздеваются к небу. Он бросается, стремительный, как молния, запутывается в складках плаща, которым размахивает перед ним пеон, кидается прямо вперед, делает выпад и снова запутывается в плаще, скользящем по его бокам.
Перед ним пикадор и — совсем близко — лошадь, встающая на дыбы. Пауза, передышка и снова выпад. Усилием всего крупа лошадь словно отрывается от земли, почти перескакивая через барьер. Сила удара заставила ее осесть на задние ноги, но она устояла. Путаясь в ткани, бьющей его по бокам и мешающей нанести удар, бык ищет момента, чтобы вспороть ей брюхо. Сокрушительные удары тут же предупреждает пика пикадора, глубоко вонзающаяся в горб из мускулов, внезапно выросший на шее зверя. Гейзером взвивается фонтан крови. Багровой. Ужасающей. Снова вздымается пика, снова сталь кусает бычью плоть, и бык натыкается на нее всей тушей. Еще глубже. Снова и снова удары пики. На жаргоне искусства тавромахии эти чудовищные минуты называются «карой».