– Это с какой стати?
– С такой. Ты это уже пережил, а у нас еще все впереди…
– И не в туалете, – мстительно добавил Никита. – С пьяной иностранкой….
– На холодном кафеле.
Сергей ухмыльнулся – мол завидуйте молча – и сел за барабаны.
– Как же ему на женщин везет! – негромко сказал Никита. – Ну почему так?
– Бакенбарды, – объяснил я. – Носи баки и к тебе девушки потянутся. Помнишь Пушкина? Какой у него бы донжуанский список! Так вот у него тоже бакенбарды были…
Никита покачал головой.
– Нет. Не стану я их отращивать. Как нам говорит пример Александра Сергеевича Пушкина поэты с бакенбардами долго не живут и плохо заканчивают…
Наш немецкий коллега, освободив для Сергея место, вернулся в зал. Мы обменялись адресами– он пообещал прислать нам их пластинку, а мы свою, ну, когда и, если она у нас появится. А прямо сейчас, ну, чтоб не дожидаться момента, когда на нас обратит внимание «Мелодия», мы подарили ему кассету с нашими песнями.
Когда все закончилось, и туристы разъехались мы уселись в буфете и взяли пива. Потихоньку, полегоньку и у нас появлялись «взрослые» интересы. Прихлебывая жигулевское, мы вспоминали концерт и любовались Сергеем все еще остававшегося под впечатлением произошедшего.
То, что произошло с ним было в какой – то степени естественным. Это было одной из самых привлекательных граней жизни рок музыканта, во всяком случае, как мы все думали. Но не рано ли нам поворачивать на эту дорожку? Глядя на блуждающую по губам Сергея улыбку, я сказал.
– Я понимаю, что организм требует. Но давайте как – то сдерживаться. Если мы начнем сходу тут воплощать в жизнь заветы Иэна…
– Кого?
– Иэна Дьюри, то никакого взлета у нас не получится. А будет сплошное падение. В бездну порока и разврата…
Сергей вынырнул из воспоминаний.
– Ты вообще, о чем?
– Забыл… – укоризненно сказал я. – Как начиналась дебютная пластинка британского певца Иэна Дьюри?
Володин пожал плечами.
– Я и не знал такого…
– Темнота! «Sex & Drugs & Rock & Roll»!
Несмотря на то, что и так все всё поняли, я с удовольствием перевел:
– Секс, наркотики, рок-н-рол… Если мы пойдем этим путем, то…
Я показал головой.
– А я думал, что это Хендрикс сказал.
Никита, похоже, тоже не слышал о таком.
– Нет. Хендрикс это просто делал без лишних разговоров. Но это Хендрикс и там, а мы КПВТ и здесь… Не хотелось бы, что в наших рядах начались разброд и шатание.
Сергей легкомысленно ответил.
– Мне бы тоже не хотелось. Я вообще за то, чтоб в наших рядах начались разврат и сношение!
– Я серьезно.
– И я тоже…
Я нахмурился, а Сергей улыбнулся.
– Ну не сдержался. Реально, ведь, считай, что меня практически изнасиловали.
– Ага… А ты сопротивлялся….
– Я не хотел международного конфликта, – ханжески ответил наш барабанщик. – Нам же он не нужен?
Прищурившись он строго взглянул на нас.
– Представляете, что началось бы, если б я закричал: «Насилуют!»? Это ведь интереснее, чем какие – то там песенки? И все тут же бросились к нам… А тут я… Такой… В смысле мы там такие…
Он невольно плотоядно улыбнулся, припомнив недавно происшедшее.
– Хороши же мы были в глазах гостей нашей страны, если б меня, представители народа – победителя, изнасиловала бы какая – то немка?
Мы представляли. И заржали.
– Я бы тебя из комсомола бы исключил. За проявленную слабость.
– Ничего подобного! Напротив, я там в тот момент явил такую твердость, что…
Сжав ладонь в кулак и тряхнув рукой, он показал какую именно.
– Не тем местом ты твердость проявил.
Мы с Никитой переглянулись и тот махнули рукой. Серега как был Серегой, так Серегой и остался.
Новый 1973 год нашелся как всегда – с каникул.
На несколько дней мы словно окунулись в беззаботное детство. Мы понимали, что оно очень скоро закончится и отодвинув в сторону музыку и учебу, нырнули в детские развлечения – коньки, лыжи, парки…
До скатывания снеговиков во дворе и штурме снежной крепости мы не скатились, но в снежки поиграли.
И все бы хорошо, но…На очень близком горизонте перед нами висела мрачная туча.
То, что детство вот – вот закончится понимали и наши родители. Это проявилась во всех наших семьях одинаково – папы и мамы начали нам сверлить и царапать мозг на предмет поступления в институты. Пока аккуратно, но каждый из нас понимал, что чем ближе к окончанию, тем эти подталкивания будут более чувствительными. Мы понимали, что что – то надо делать, но не могли договориться что именно. Реально после школы перед нами был реальный выбор– или Институт, или Армия. Объяснялось это очень просто – заниматься музыкой мы смогли бы только в том случае если остались гражданскими людьми. Надежды на то, что мы все разом попадем в какой – нибудь армейский оркестр, не было уже потому, что мной Советская Армия ничуть не интересовалась. Перенесенный в детстве ревматизм наградил меня пороком сердца и сделал невоеннообязанным.