Как только муж уехал, сестренка сказала:
— Сестра, ты очень радовалась тому, что вышла замуж, но ты, наверное, не знаешь, насколько была огорчена твоя мать. Ты знаешь, как сильно она плакала, когда все разъехались? Она целый день так громко плакала, что дом стал казаться местом, куда пришла смерть. Сестра, я впервые в жизни видела, чтобы так долго и горько плакали. Видимо, она все еще переживает. Сегодня, говоря, что не желает оставаться дома, она ушла стирать белье, забрав с собой олькхе и детей. Я не знаю, может быть, она скоро вернется, выплакавшись в ущелье Чжоннын.
Едва я услышала эти слова, как у меня хлынули слезы. Сначала я пыталась держать себя в руках, но это было выше моих сил, и я заплакала навзрыд. Неужели мать терпела до этого дня, чтобы услышать плач своей черствой дочери? Слезы, как вода, которая в конце концов, найдя брешь в плотине, разрушает ее, похоже, не собирались кончаться, даже плачь я целый день. Сестренка, бегая вокруг, все время испуганно спрашивала:
— Что-то случилось в доме мужа?
Но я так горько и безутешно плакала, что не было свободного вздоха, чтобы объяснить все сестре. Целый день ушел на то, чтобы выплакаться.
Когда на закате дня семья вернулась домой, водрузив на головы прокипяченные, выбитые и постиранные до белизны простыни и пододеяльники, я уже выплакалась и привела себя в порядок. Лицо матери, развешивающей белье, отражало его белый цвет и выглядело посвежевшим и умиротворенным.
Я подумала: «А не был ли сотрясавший меня плач для нас с матерью необходимым обрядом перехода к новым отношениям, чтобы в будущем жить мирно и спокойно? Не был ли он тем средством, которое успокоит боль в груди и сблизит нас?» Однако я знала, что если бы я встретилась с ней, мы не заплакали бы. Это были слезы, которые мы могли позволить себе, потому что находились в разных местах и не видели друг друга.
Хорошо, что в тот день она ушла стирать белье в Чжоннын.
