Телефонный разговор я вынужден был прервать, потому что из оврага, находящегося в 400 метрах левее нас, стали выбегать немецкие автоматчики. Силою до роты они устремились прямо на нас. Об этом я всё-таки успел ещё доложить комдиву. Одновременно приказал своей роте автоматчиков контратаковать противника во фланг. Ротой командовал лейтенант Трофимов, опытный боевой офицер.
Глядя в сторону приближавшихся немцев, я заметил неподалёку станковый пулемёт, а возле него – две коробки с пулемётными лентами. Пулемёт стоял между нами и немцами, его расчёт выбыл из строя. До него от нас было метров семьдесят, и ещё не менее двухсот до противника. Так как он был к нам значительно ближе, я решил им воспользоваться. В прошлом я был пулемётчик, командовал пулемётной ротой, материальную часть этого оружия знал хорошо и потому изготовиться к бою мог быстро. Я надеялся успешно отразить атаку врага, ведь огневая мощь пулемёта равна шестидесяти стрелкам.
Захватив с собою бойца Сигаева, я побежал. Развернув пулемёт навстречу врагу, я принял поданную Сигаевым пулемётную ленту. Лента беспрепятственно скользнула в приёмник. Однако пулемёт оказался без замка. Оставляя его на поле боя, кто-то из раненых пулемётчиков, захватил замок с собой. Между тем противник приблизился, времени на раздумывание у меня не было, я стал извлекать из кобуры пистолет, а рядовой Сигаев начал готовить для броска ручную гранату. На опасность внимания он не обращал. Когда мы ещё только залегли у пулемёта и смотрели на приближающихся немцев, я сказал ему: «Говорят, что фрицы рыжие, а вон тот, высокий, смотри какой чёрный. Видимо, он давно не умывался». Сигаев в ответ только улыбнулся. Готовясь к встрече с врагом, он делал своё дело так, как это делают в спокойной обстановке. Интересно, остался ли он в живых.
В этот момент один из немецких автоматчиков дал по нам очередь. Сигаев был, возможно, убит, а я – тяжело ранен. Глаза у меня сразу закрылись, язык шевелился с трудом, однако сознания я не потерял. Кто-то поблизости закричал: «Командир полка убит!». Ему в ответ тоже крикнули: «Убит начальник штаба!». Близ меня шёл рукопашный бой. Я лежал. В голове у меня начинался шум. Шум был похож на громкое звенящее шипение. Это шипение осталось у меня на всю жизнь, только теперь оно не такое громкое, я нему в какой-то мере привык. Услышав неподалёку оживлённый разговор на русском языке, я через силу произнёс: «Вместо меня – Дрягин» и вскоре после этого потерял сознание.
Через несколько часов я очнулся в грузовой автомашине. Сумел открыть глаза. На меня, лежащего с кем-то рядом (может быть, это был Сигаев?), смотрели офицеры штаба дивизии, в том числе и генерал-майор Иванов. Я тихо произнёс: «Наступать только ночью». После этого потерял сознание уже надолго.
Я был ранен примерно в 8 часов утра 6-го сентября 1942-го года[12]. Так как я был нетранспортабельным, то долгое время находился в полевом подвижном госпитале, но наперекор всем прогнозам остался жив. До сих пор благодарен Клавдии Яковлевне Старосельцевой, машинистке штаба 122-го полка, которая заботилась обо мне в полевом госпитале.
Когда я окончательно пришёл в себя, мне рассказали, что после первого ранения меня ранило ещё дважды. Осколок снаряда раздробил каблук моего левого сапога, вспорол задник и, уже значительно обессиленный, вошёл в пятку, остановившись возле щиколотки. А когда меня положили на плащ-палатку и стали оттягивать от места боя, пуля попала в правый карман моей гимнастёрки, разорвала командирское удостоверение и, прочертив грудь, ушла.
Командуя 122-м гвардейским стрелковым полком, я вступил в бой 17 августа 1942-го года. Сначала полк бил противника на дальних подступах к Сталинграду, а затем переместился непосредственно под Сталинград. Здесь мы вступили в бой на рассвете 6-го сентября 1942 года. В первые же часы боя я был тяжело ранен, следовательно, в сталинградских боях принимал участие только двадцать один день. По времени это сравнительно небольшой срок, но у нас он имел большую боевую насыщенность, и потому выглядит впечатляюще. Тогда наша 41-я гвардейская дивизия входила в состав 1-й гвардейской армии. В рядах этой армии мы вступили в сражение в тревожные для нашей страны дни: Советский Союз дрался с Германией фактически один на один. Не имея серьёзного боевого воздействия со стороны англо-американских войск, враг всю свою мощь сосредоточил против нас на южном участке фронта. Немцам казалось, что нет уже такой силы, которая смогла бы остановить их «победоносное» наступление. Об этом, захлёбываясь, Геббельс кричал на весь мир.
Однако мы врага не только остановили, но и начали крепко бить. В этом есть заслуга и нас, гвардейцев 41-й дивизии[13].
1977
[1] Кроме 4-го батальона Креуты. – Прим. ред.
[2] Более подробно об этом дне боя рассказывается в неопубликованной книге воспоминаний Алексея Ярошенко (1918-1981) «На скрещениях ударов» (Л., 1977). В ней о действиях Мильского 4-го июня сообщается следующее: «Фашистские автоматчики вышли и к штабу бригады. Их атаку отражали все, кто находился рядом с командиром бригады. Обстановка сложилась тревожная: прерывалась связь с некоторыми батальонами, враг с двух сторон подошёл к роще, где находился командный пункт бригады. И всё же – никакой паники. Подполковник А.Г. Мильский спокойно отдавал распоряжения. Мы знали, то он ещё в начале войны участвовал в тылу врага, за что награждён орденом Ленина. Поэтому все верили в его опыт. <…> Противник не смог здесь прорваться, штаб бригады оставался на прежнем месте». (Стр. 24)
[3] По устному воспоминанию А.Г. Мильского, начальник штаба 211-й ВДБ был застрелен немецким снайпером, заметившим его яркую «парадную» фуражку. – Прим. ред.
[4] Нижняя, прилегающая к корню часть дерева. – Прим. ред.
[5] Дорога из настланных брёвен. – Прим. ред.
[6] Автор пишет, что построение бригады осуществлялось «в соответствии с полученным приказом», однако А. Ярошенко в упомянутой книге «На скрещении ударов» уточнят: «Командир бригады подполковник А.Г. Мильский принял решение построить боевой порядок следующим образом: все батальоны в линию». И чуть далее: «Собрав комбатов, подполковник А.Г. Мильский отдал боевой приказ. Разъясняя задачу он подчеркнул: танков и артиллерии у нас нет, у противника много огневых средств. Поэтому главное – внезапность и стремительность действий. Надо ошеломить врага, нарушить его связь, управление. Дзоты подавить огнём, гранитами». (Стр. 37)
[7] Так как среди перешедших через линию фронта гражданских лиц могли оказаться шпионы и требовалась проверка личности. – Прим. ред.
[8] Четвёртый парашютно-десантный батальон 23-й ВДБ, действовавший отдельно от других частей бригады, был практически полностью уничтожен в немецком тылу ещё в апреле-мае 1942-года. – Прим. ред.
[9] 122-й гвардейский полк в первый день наступления захватил 14 пулемётов и 12 пушек, много винтовок и автоматов». (ЦАМО, ф.1, Гв.армии, оп. 6927, д.19, л.20) (Цит. по книге А. Ярошенко «На скрещении ударов», стр. 64).
[10] А. Ярошенко (Там же. Стр. 70) приводит следующие слова из письма пленённого в те дни солдата 376-й немецкой пехотной дивизии: «Мы сейчас находимся против одной высоты, которая несколько дней назад отбита русскими. Из нашего взвода, который насчитывал 44 человека, сейчас осталось только 11 человек» . (ЦАМО, ф.1, Гв.армии, оп. 6927, д.19, л.20)
[11] На 6-е сентября 1942-го года 122-й гвардейский стрелковый полк насчитывал в строю всего около 300 человек. (ЦАМО, ф.1, Гв.армии, оп. 6927, д.19, л.2)
[12] В этот же день погибли начальник штаба полка гвардии капитан И.И. Гогошин, военком П.И. Падерин, ранен комбат С.Д. Креута.
[13]