В конце концов, на нашей собственной родине многие нечеловеческие виды вымерли по той или иной причине. Я никогда не видел маленькой певчей птички с голубой окраской спины[68].
Группа паломников состояла из приятных людей, бывших на попечении кроткого худого священника. У него были длинные желтые волосы, которые он, вероятно, мыл каждый день в ванной, и некрасивое несуровое лицо. Казалось, его нос суживался в неправильном направлении, так как кончик был маленький, а расстояние между его молочно-голубыми глазами — очень широким, поэтому складывалось общее впечатление, как от мыши. Мне он понравился. Когда человек носит бесформенную, длиной до пола, рясу священника, трудно определить ходит ли он на цыпочках, но отец Фэй, казалось, действительно, ходил, во всяком случае его походка была гарцующей и подпрыгивающей, с плавным приподниманием при каждом шаге его привлекательных белых рук, а большую часть времени на лице расцветала мышиная задумчивая улыбка. Все паломники уважали его, включая даже десятилетнего Джерри, который доставил отцу Фэю много неприятных минут, не из-за неуважения, но просто потому, что десятилетние мальчики все такие.
Я заметил Джерри еще до того, как мы вошли в «Черный принц». Паломники выходили из церкви — когда мы приблизились к гостинице — организованным строем с отцом Фэем, машинально подпрыгивавшим впереди, а Джерри каким-то образом умудрился сойти в хвост так, что его папа и мама не заметили. И, что же еще оставалось ему делать, как не отступить еще дальше и прыгать, кривляясь, в своем хорошеньком белом одеянии паломника, длинные вьющиеся волосы торчали на его затылке такой копной, что сами ангелы не смогли бы их расчесать. Сначала он выпячивал зад и шел сутулясь, имитируя жалкую старую леди, бывшую в составе паломников; потом он выпрямился и подтянул повсюду свое одеяние до пупа и так шествовал с голым задом, прекрасно исполняя роль отца Фэя, шедшего на цыпочках, с божественной улыбкой, светившейся среди веснушек, а его маленький нос колыхался при каждом шаге, словно крошечный флаг на ветру. Ужасное святотатство, но, я помню, даже Джед не мог хихикнуть.
Они направлялись в Нубер, святой город, подобно почти каждой группе паломников, которых, вероятно, можно встретить к западу от моря Хадсона; по их чисто-белому одеянию, вместе с черным — отца Фэя — можно было четко определить их на расстоянии видимости, и никакие солдаты любой из воюющих сторон не осмелились бы беспокоить их.
После того, как мы с Сэмом улеглись и собирались спать, а Джед и Вайлит занимались тем же в своем номере, я слышал, как Джери принимал ванну. Его мама, очевидно, добилась, чтобы гостиничная прислуга принесла жестяную лохань и воду для этой цели. Он наслаждался водой, подняв невероятный шум, орал и плескался, выкрикивал, пререкался — ох, уж эти чертовы дурацкие вопли — можно было подумать, что бедная леди пыталась помыть бандитского короля. Потом с нижнего этажа поднялся папа; на мгновение стало страшно тихо, прекрасный крепкий удар по мокрой заднице — и с этого момента Джерри стал ужасно хорошим мальчиком.
Что же касается нас с Сэмом, то после первых попыток уснуть, наши койки в результате боевых действий оказались очень смятыми, окровавленными и непригодными для использования. Мы отказались от них и разостлали потрепанные одеяла на полу, надеясь, что вражеские силы потеряют достаточно времени в поисках, и дадут нам немного отдохнуть.
Воздух этой ночью был насыщен резким запахом тигра, прежде чем мы услышали его рев. В густой темноте середины лета раздавались трели и резкие нестройные звуки, издаваемые насекомыми и лягушками, но ни лиса, ни дикая кошка не посылали никаких звуков из своего логова. В гостинице, перенасыщенной другими устойчивыми запахами, я не мог отличить смрада тигра, но я чувствовал его присутствие. Снова и снова представлял я его себе на скале, освещенного поздним солнечным светом, и знал, что он был там, снаружи, в темноте, возможно, недалеко.