«Стихотворения Бодлэра» в анонимном переводе Петра Якубовича (М., 1895). Титульный лист. Первое русское издание стихов Бодлера. Собрание В. Э. Молодякова
Обложка книги «Мое обнаженное сердце» в переводе Эллиса (М., 1907). Первое русское издание прозы Бодлера. Собрание В. Э. Молодякова
Выпуском книги занимался Бальмонт, знавший имя и судьбу переводчика: политический радикализм сочетался в его восприятии с радикализмом литературным, декадентство было его революцией. Он открыл ее программным «вступительным эскизом» – великолепным образчиком декадентской эссеистики, который я, ввиду редкости издания, приведу полностью:
«Вот сборник стихов… В нем много достоинств, которые могут быть оспариваемы; в нем есть одно достоинство, которое неоспоримо. Он не похож ни на один из существующих стихотворных сборников. Поэт создал свой особенный мир, где, быть может, ни на чем нельзя остановиться с отрадой, но где всё оригинально, всё имеет свою собственную индивидуальную физиономию.
Здесь нет сладостных воспоминаний о первой любви, тех ласковых картин слияния двух сердец, нет природы как союзницы человека в его стремленьи к счастью и гармонии. Любовь, с незапамятных времен исторгавшая из груди всех поэтов самые нежные звуки, идет здесь рука об руку с ненавистью, соединяется с преступлением, ужасом и безумием. На эдемских берегах высятся огромные саркофаги, в которых больше черной тоски, чем красоты. На тусклом небе, лишенном чистых звезд, мерцает мертвая холодная луна, печальное светило, когда-то бывшее гением ночных любовных встреч, теперь же, в этом царстве поблекшей радости, озаряющее только руины. Здесь розы не цветут, соловьи сюда не залетают. Воздух отравлен, им могут дышать только зловещие совы; почва осквернена, и на ней вырастают только ядовитые растения, с мрачно-причудливыми очертаниями. Даже изысканные благоухания, которыми наполнено это мертвое заколдованное царство, так странны, так загадочны, что, доставляя минутное наслаждение, тотчас требуют горькой расплаты, они смущают душу, погашают волю, внушают мысли и поступки, которые влекут за собою раскаяние. Здесь никто не говорит о любви человека к человеку, эти чувства – сказка старых дней. А между тем поэту так хочется любить людей, так страстно хочется обожать женщину. Временами из его надорванной груди вырывается хриплый крик, но пустыня молчит, в ней нет отклика; перед утомленными взорами проходят смутные окровавленные тени, они безмолвствуют и говорят своим молчанием; вот они идут, идут, эти жалкие маниаки, падшие женщины, убийцы, удушающие совесть вином, дряхлые старухи, обманутые детьми, люди с слепыми сердцами, люди с голодными душами.
Мы развертываем длинный свиток и, видя всё одни и те же песни отрицания, понимаем, что перед нами – душа, переполненная пыткой, что этот стих, блестящий, острый и холодный, как клинок, создан не для украшения. Мысли и образы закованы в тесные латы, в кратких стихотворениях, в сдержанных строках нет того лиризма, которым отличается чувство в первую минуту его возникновения, но это обманчивое спокойствие есть обманчивая и чудовищная тишина омута, в котором кружится скрытый водоворот; глянцевитый блеск водной поверхности пугает взоры, говорит о том, что в глубине нас подстерегает гибель. Это спокойствие сильнее того восторженного отчаяния, которое, выражаясь страстными воплями, находит в самом себе горькую усладу, находит известное удовлетворение в глубине страдания. Перед нами шаг вперед в определенной сфере психологических явлений. Страх начинается тоской и постепенно переходит в ужас, который сперва проявляется шумно, потом, увеличиваясь, делается тихим, как бы соединяется с сознанием, чтобы не выразить словами всей бездны отчаяния.