Проблема феноменологической редукции представляется ключевой для гуссерлевской интерпретации философии как строгой науки. Возможность превращения философии в строгую науку связывалась Гуссерлем с новым регионом бытия, не обнаруженным и не концептуализированным ранее никем, даже Декартом, модифицированное методологическое сомнение которого и стало инструментом гуссерлевского открытия. Этот регион бытия представлял собой бытие ментальных процессов, анализ которого, в свою очередь, толковался Гуссерлем в качестве истинного предмета философии как строгой науки. Бытие ментальных процессов было обнаружено Гуссерлем, как известно, в ходе анализа концепции Ф. Брентано, а также критической переоценки наследия психологизма в философии. Конкретный (насколько это возможно в рамках философии) анализ этого бытия требовал, в качестве своей предпосылки, выхода к самим ментальным процессам, очищения их от иных бытийственных наслоений. Инструментом такого очищения и должна была стать феноменологическая редукция. Понимание значимости феноменологической редукции формировалось Гуссерлем постепенно и, пожалуй, так нигде и не было обозначено им в полном объеме. Это последнее обстоятельство является очень существенным для оценки последующих интерпретаций и приложений идеи феноменологической редукции, в том числе и представленных Деррида.
Деррида прямо говорит о том, что он использует здесь «феноменологическую редукцию и отсылку Гуссерля к трансцендентальному опыту» в той его форме, которую Гуссерль называл «одушевленным настоящим» (lebendige Gegenwart) и расценивал как «универсальную и абсолютную форму трансцендентального опыта» [36]. Однако результатом феноменологической редукции в данном случае становится такое понимание arche–écriture, différance, trace («следа» — еще одного в ряду многих понятий деконструкции, являющихся однопорядковыми и, в определенной степени, синонимичными différance), которое «не может больше ни взламываться трансцендентальной феноменологией, ни тем более сводиться к ней (курсив Деррида)» [37].
Трансцендентальная интерпретация письменности как archi–écriture не является единственной в деконструкции. Здесь признается и письменность в тривиальном, или общеупотребительном, смысле этого слова [38]. Таким образом двойственность феноменологического подхода с его эмпирическим и трансцендентальным толкованиями письменности как будто бы сохраняется и в деконструкции. Однако Деррида вовсе не случайно подчеркивает, что его подход не сводится к трансцендентальной феноменологии. Идея письменности как archiecnture, сопряженная с базисным для деконструкции понятием différance, выходит за пределы феноменологии, о чем будут свидетельствовать неоднократные обращения к сопоставлению деконструкции и феноменологии (в том числе и феноменологии М. Хайдеггера) на страницах этой книги.
«Фрейд и сцена письменности» (Freud et la scune de récriture)
Соображение, с позиций которого психоанализ Фрейда становится объектом особого интереса для деконструкции, на первый взгляд кажется весьма простым и даже тривиальным. Оно связано с совпадением тематики деконструкции и психоанализа в части письменности. Для психоанализа такое совпадение представляется случайным. В своей известной статье «Фрейд и сцена письменности», опубликованной в «Письменности и различии», Деррида отмечает: «Таким образом, Фрейд представляет нам сцену письменности. Как все, кто пишет. Как все те, кто знает, как писать, он позволяет этой сцене удваиваться, повторять себя, даже отказываться от самой себя, по–прежнему оставаясь в пространстве сцены как места действия. Именно Фрейду удается сказать нечто чрезвычайно важное об этой сцене, показать, какой именно должна быть сцена письменности, на которой он выстраивает свою игру» [39].