Трое уцелевших коней пробивались между эшелоном и перилами. Пространство едва позволяло двигаться всем вместе, но угольно-вороной жеребец дернулся навстречу паре других. Встал на дыбы, и копыта опустились на спину гнедого с черными гривой и хвостом, преграждавшего путь.
Вороной, почуяв, что стоит на ногах твердо, вновь взбрыкнул. Гнедой продвигался вперед, и его противник очутился сверху: ноги свисали с шеи.
Когда гнедой и вороной сцепились, точно одуревшие от ударов боксеры в клинче, третий, белый жеребец, то ли сбитый составом, то ли взбесившись, перемахнул через перила и метнулся в стремнину головой вниз. Белый был в одной упряжке с гнедым, так что того выдернуло из-под вороного, и конь свалился с переезда.
Белый с гнедым летели вниз неуклюже, до пегасов им было далеко, лошадиные ноги не двигались. Оба животных с громоподобным звуком плюхнулись на тонкую водяную прослойку, что над галькой.
Уцелевший вороной отпрянул на несколько шагов, замер и рысью двинулся против хода эшелона, туда, откуда привезли. Пока конь бежал, расстояние между вагоном и перилами моста увеличивалось, и скакун пустился галопом, как только по мосту прошел, раскачиваясь на ходу, последний вагон. Состав скрылся в туннеле, а жеребец поскакал на запад, по железнодорожной насыпи, через папоротник и высокотравье.
Человек у стремнины замер, вслушиваясь, пока не стихнет шум эшелона. Развязал бечеву на ботинках, снял обе пары штанов и зашел в воду — до места, куда долетел сверток. Вода достигала тощих бледных бедер.
Примерно час человек что-то выискивал, медленно прошаривая чистую воду пядь за пядью, снова и снова. Дважды нагибался — и каждый раз ухватывался за светлый каменный кругляш.
Вышел на берег, уселся, снова натянул штаны, обулся.
— Ну и дурак! — подосадовал вслух.
И пошел вперед вдоль водной кромки, пока не добрался до основания моста. Гнедой еще не издох и часто мотал головой, разгоняя клубы мельтешащего комарья; вода неслась, омывая громадный мягкий валун обездвиженной плоти.
Выпавшего из эшелона солдата и второго коня вынесло водой на берег. Боец погиб. Галифе на трупе оказались из хорошей ткани, а сапоги — заграничные. В карманах ничего не нашлось.
Человек снял с мертвеца обувь и примерил на себя. Оказалась велика. Снова обул мертвого, перевернул ничком и достал из своего кармана нож. Длинное, тонкое лезвие опасной бритвы с рукоятью из привязанного войлока. Подошел к мертвой лошади, срезал полоску шкуры с бабки, откромсал тонкий шмат сырого мяса и положил в рот.
На опушке леса сорвал пучок щавеля и уселся на корточки, пережевывая конину с травой, оглядываясь на солдата. Поев, запил водою из реки. Прижался ухом к опоре моста, прислушался…
Подошел к погибшему дезертиру и отогнул у трупа правую руку. Огляделся, всматриваясь в верховья стремнины — туда, откуда пришел, положил конечность мертвеца запястьем на камень, омываемый ручейком, и откромсал ладонь, перепиливая сухожилия и не столько разрезая, сколько разрывая суставы. От крови камень потемнел, и красные лужицы слились с потоком, клубясь в воде.
Оставив солдата с рукою в реке, человек взял отрезанную ладонь и поспешно скрылся в зарослях. Отойдя от потока примерно на версту, руками выкопал в грязи, перегное и земле яму. Зарыл конечность. Вернулся к реке, вымыл руки и принялся карабкаться по скалам вверх, к железнодорожному туннелю.
Острые, изломанные ногти разрывали носки ботинок, и когда подъем стал круче, человек разулся и запихал обувь в карманы пальто, что носил сверху.
Выше, в тридцати метрах, на скале стояла опора моста, но последние десять метров до нее представляли собой ровную, почти отвесную стену, и ни куста не росло, чтобы уцепиться.
Человек стоял на уступе, тяжело дыша, от жара угасавшего солнца взмокла под двумя сюртуками спина. Высматривал расщелины в скале. Вот он ухватился, высоко вытянув левую руку, и дотянулся правой ногой до выступа в камне. Пополз, миллиметр за миллиметром, пока не выровнялась скала и пока не распознал в щели у мостовой опоры, куда добирался, тень на песчанике.
Прижался к скале, распластав руки и ноги, точно новорожденный припал к груди, обнял непостижимо огромную каменную мать. Слишком высоко вскарабкался: и рук не разожмешь, и не спрыгнуть…
От опоры, змеясь, отходила кварцевая жила. Человек почувствовал, как выскальзывает из-под пальцев камень. Испустив наполовину рык, наполовину рыдание, вцепился в кварц ногтями — сперва правой руки, после левой, ища спасения у прозрачного выступа, у собственных ногтей.