Так что у Декстера появилось несколько отличных поводов вынести это… но Париж? Я не понимаю, откуда пошла мода представлять Париж чем-то романтическим. Помимо французов, кто-нибудь, кроме Лоуренса Уэлка, когда-нибудь считал, что аккордеон — это сексуально? И разве не ясно стало теперь, что мы им там не нравимся? И что они ничего лучше не придумали, как упрямо говорить по-французски?
Видно, Рите мозги промыло какое-то старое кино, что-нибудь с задорной оторвой-блондинкой и тихим красавцем-брюнетом, где под модерновую музыку они гоняются друг за другом вокруг Эйфелевой башни и смеются над старомодной неприязнью неопрятного, курящего «Голуаз» мужика в берете. Или, может, послушала она разок песни Жака Бреля и решила, что те созвучны ее душе. Кто знает? Так или иначе, но в капкане мозга Риты накрепко засело представление: Париж есть столица изысканной романтики, — и нечего было даже пробовать извлечь его оттуда без серьезной хирургической операции.
Итак, после бесконечных споров по поводу, что лучше: цыпленок или рыба, а также вино заказать или бокал у бара выпить, — настал черед одержимо бредовых монологов про Париж. Наверняка мы можем целую неделю себе позволить, тогда хватило бы времени осмотреть сад Тюильри и Лувр, а еще увидеть что-нибудь из Мольера в «Комеди Франсез». Я принужден аплодировать глубине ее постижений. Что до меня самого, то мой интерес к Парижу давно улетучился, как только мне стало известно, что он во Франции.
Нам повезло: от необходимости изыскать корректный способ поведать Рите обо всем этом меня спасло неуловимое явление Коди с Астор. Они не вломились в комнату с мечущими огонь ружьями наперевес, что свойственно большинству детишек от семи до десяти лет. Как я уже говорил, их дорогой биологический папочка нанес им нечто вроде ущерба, одно из последствий которого состоит в том, что их приход-уход никоим образом заметить нельзя: они являлись в помещение методом диффузии. Еще миг назад их нигде не видно, а через мгновение они уже тихонько стоят рядом в ожидании, когда их заметят.
— Мы играть хотим, банку попинать, — заявила Астор.
Представителем этой пары была она, Коди же за целый день ни разу четырех слов кряду не выдавал. Он не был глуп, совсем нет. Просто предпочитал бо́льшую часть времени не болтать. В данный момент он просто глянул на меня и кивнул.
— О! — вырвалось у Риты, образовав паузу в ее соображениях о земле Руссо, Кандида и Джерри Льюиса. — Что ж, тогда, может, вам…
— Мы хотим банку попинать с Декстером, — сообщила Астор, и Коди весьма энергично кивнул.
Рита нахмурилась:
— Полагаю, об этом следовало бы поговорить раньше, но не кажется ли тебе, что Коди с Астор… не следовало бы им, я имею в виду, начать называть тебя как-то иначе… ну… я не знаю… Но просто Декстер? Это смахивает на некое…
— А что, если мон папир? — предложил я. — Или мсье граф?
— А что, если такое не по мне? — пробурчала Астор.
— Просто, по-моему… — начала Рита.
— Декстер вполне годится, — встрял я. — Они к этому привыкли.
— Как-то не кажется уважительным, — возразила Рита.
Я опустил взгляд на Астор и попросил:
— Покажи своей маме, как у тебя получается уважительно произносить «Декстер».
Та закатила глаза и протянула:
— Пж-ааааалста.
— Видишь? — с улыбкой обратился я к Рите. — Ей десять лет. Она что хочешь не в силах выговорить уважительно.
— Ну да, и все же… — гнула свое Рита.
— С этим все о’кей. С ними все о’кей, — сказал я. — А вот Париж…
— Айда на улицу, — произнес Коди, и я удивленно глянул на него.
Целых шесть слогов. Для него это было практически речью.
— Хорошо, — вздохнула Рита. — Если ты и в самом деле думаешь…
— Я почти никогда не думаю, — заметил я. — Это мешает умственному процессу.
— Тут смысла нет никакого, — сказала Астор.