Спала Ирина в своей любимой «походной» пижаме. Та состояла из широченных изумрудного цвета шаровар, отделанных по низу полосками ткани в мелкий изумрудный же цветочек, и курточку из этой цветастой ткани с огромными карманами, в которые можно было спрятать руки по локоть, если бы была в этом нужда. Пижаму Ирине подарила двоюродная бабушка. И хулиганка Злата называла этот целомудренный продукт отечественной промышленности пижамой верности. Оставляя, впрочем, окружающим самим догадываться, что она имела в виду, зато обещая перед свадьбой подруги пижаму выкрасть и торжественно уничтожить, дабы счастливый муж никогда не увидел этот ужас.
Сидевший на краешке кровати Симонов радостно смотрел на учительницу брата и улыбался. Не проснувшаяся ещё окончательно Ирина тоже улыбалась ему сонной и благодушной улыбкой. Волосы дыбом, левая щека розовая и помятая, как у ребёнка, глаза заспанные, томные, с поволокой. Андрей, глядя на неё, снова испытал бурный восторг, как и три месяца назад, в травмпункте. Чтобы скрыть нахлынувшее смущение, он протянул руку легонько нажал Ирине Сергеевне на хорошенький идеальный носик:
— Бип!
Она дёрнулась, собираясь было дать отпор, но вместо отповеди вдруг засмеялась и нажала в ответ на его далеко не хорошенький и не идеальный нос:
— Фамильярничаете, Андрей Евгеньевич?
— Не фамильярничаю, а на правах руководителя операции по поиску строителей-самоучек поднимаю боевой дух в рядах вверенного мне отряда. И разве мы не перешли уж три месяца тому как на обращение по именам?
— Перешли.
— Тогда не сбивайтесь. Мы же не в школе. И предлагаю ещё упростить наши отношения и «тыкать» друг другу.
— А не слишком ли вы торопитесь, уважаемый руководитель операции?
— Ну да… Я тороплюсь… Конечно… Через три месяца после того, как я имел удовольствие наблюдать вас практически в неглиже и даже приводить в чувство после романтического обморока на школьной лестнице, я вдруг осмелился предложить перейти на «ты»… Действительно, торопыга.
Застигнутая врасплох, Ирина вспыхнула и сердито запыхтела. Симонов беззастенчиво посмеивался и не собирался выходить из её, то есть, конечно, из гостевой комнаты. Попыхтев немного, Ирина решила не занудствовать и простить неделикатного доктора, у которого, как она догадалась, уже наверняка случилась профессиональная деформация, превратившая его в циника и беспардонного человека. Но им предстояло вместе немало потрудиться, а посему ей стоило снисходительно отнестись к его слабостям и не обострять ситуацию. Тем более, что даже его слабости были такими симпатичными и ужасно нравились Ирине. Придя к такому выводу, она, совсем запамятовав про свою пижаму, свесила ноги в изумрудных шароварах вниз с высоченной кровати, на которой возлежала, поболтала в воздухе босыми маленькими ступнями и бодро спросила:
— А где все?
— Уже уехали. Я там завтрак сварганил, предлагаю подкрепиться и выдвинуться, — Андрей с интересом посмотрел на умопомрачительно яркого цвета широченные штанины и вежливо прокомментировал, — симпатичные штанцы у тебя.
Хоп, и движением фокусника, с невероятной скоростью Ирина спрятала ноги под одеяло:
— Андрей, вы… ты… это… не мог бы пока выйти, я скоро спущусь.
Симонов улыбнулся обезоруживающе и встал с кровати:
— Конечно, прекрасная принцесса! Жду вас в столовой к завтраку. — склонившись в шутовском поклоне, он стал пятиться к двери, верноподданнически поглядывая на Ирину. Она не выдержала и захохотала, запустив в него подушкой. Снаряд стандартного размера семьдесят на семьдесят был пойман и возвращён с такой силой, что Ирина завалилась на постель. Когда она вылезла, наконец, из-под подушки, Симонова в комнате уже не было.
Ирина вскочила, быстро застелила кровать, поставив подушки старомодным домиком и накрыв связанной рукодельной бабушкой Златы белоснежной тончайшей салфеткой. Полюбовалась на дело рук своих, мысленно согласилась с подругой и Павлом в том, что в таком доме должно быть как можно меньше современных вещей, и прошлёпала по тёплому полу с наборным паркетом — сохранили-таки его хвалёные реставраторы — к огромному зеркалу в тяжеленной деревянной раме. Недолго повертелась перед ним и пропела на неопределённый мотив сама себе «во всех ты, душенька, нарядах хороша». Тем не менее, рассмотрев себя со всех сторон, Ирина решила перед Симоновым в «пижаме верности» не показываться, да и, пожалуй, всё же добровольно сдать её Злате для уничтожения как наряд, морально устаревший уже в момент своего появления на свет.