— Точно, а я и вправду забыла, представляешь? Ладно, продолжаем думать. Песню «Бухгалтер, милый мой бухгалтер» под окнами не орала?
— Я слов не знаю, — хихикнула Ирина.
— А без слов? Может, ты мотив переврала, чем и оскорбила до глубины души.
— Честно слово, не пела! Не должна была Лена так на меня ополчиться!
— Ясно. Первый этаж прошли. Ах, нет! Ещё охранники остались! Василий Сергеевич наш драгоценный, конечно, вне подозрений. А вот Семён… Семён очень даже подошёл бы. Непростой он у нас человек. Помнишь, как мы ему показались неподходящими кандидатурами для гордого звания учителя? Может, он решил отмстить за попрание светлых идеалов, так сказать, и за несоответствие нетленному образу учителя?
— Да нас, таких попирающих и несоответствующих, полшколы!
— А вдруг, с его точки зрения, ты из нас самая-самая неподходящая. Начал с тебя, а потом на остальных переключится… Или… — она звонко хлопнула себя ладонью по лбу. — Кстати, он, случаем, в тебя не влюблён?
Ирина так поразилась, что только ртом воздух похватала, а вот звука ни одного так издать и не смогла.
— Да ладно, ладно! Я шучу! — успокоила её Злата. — Тогда переходим ко второму этажу.
Таким образом, они отработали психологов Аню и Таню, многочисленных техничек, библиотекаршу Нинель Ивановну и даже старенького водителя их школьного автобуса, подаренного бывшими учениками, Аркадия Афанасьевича. Ни в ком злоумышленника так увидеть и не смогли. Правда, у Ирины вдруг возникло ощущение, что упустила она что-то важное, сказанное вскользь. Слушая подругу и отвечая ей, она, тем не менее, всё старалась ухватить за хвост эту ускользающую мысль, но так и не смогла. А потом и вовсе за постоянными школьными делами и случаями позабыла.
Июнь 2000 года. Москва
Вечером за Ириной заехал Андрей. Она его не ждала: знала, что задержится — планировалось у них какое-то совещание. Поэтому, когда Ирина, выйдя на крыльцо, увидела его, задумчиво стоявшего, прислонившись к крылу машины, рядом с небрежно брошенным на капот огромным букетом разноцветных тюльпанов, засияла радостно и счастливо.
Она помнила, как полтора года назад у их школы стал появляться Павел. Он приезжал за Златой, а молоденькие — и не только — учительницы бегали смотреть на их любовь. И радовались, и умилялись, и вспоминали о том, как и у них всё начиналось когда-то. Или мечтали вот о таком же чувстве: трогательном, нежном, только-только зарождающемся, похожем на подснежники, проклёвывающиеся из-под рыхлого снега. И Ирина тоже бегала, конечно. И тревожно поглядывала на свою настрадавшуюся подругу и на не знакомого ещё Павла: боялась, а вдруг обидит он Злату. Но зря боялась. Всё у них получилось. И Ирина теперь так радовалась тому, что прошлой зимой к их школе начал приезжать Павел.
И вот теперь на том же самом месте стоял Андрей. Только была не зима, а самое начало лета. И всё вокруг цвело, пело и благоухало…
Забыв о своих принципах, Ирина слетела по ступеням — металлические набойки резво отстучали что-то весёлое и лёгкое — и бросилась к Андрею. Он тоже поспешил навстречу, и они почти столкнулись в калитке. И обнялись, и засмеялись. Все неприятности сразу перестали существовать, и влюблённая, более того, взаимно влюблённая, Ирина ощутила себя абсолютно счастливой. Как, впрочем, и Симонов, который неожиданно для себя решил, что, пожалуй, в тех сериалах, что так самозабвенно смотрят, а потом во время приёма, за что он их всегда гонял, увлечённо обсуждают их медсёстры, есть доля правды. Он себя ощущал сейчас именно таким вот сериальным героем. Неправдоподобно влюблённым. Невероятно счастливым. Умопомрачительно везучим.
А на следующий вечер он снова подумал, что его жизнь, похоже, решила навсегда уйти от реальности и переместиться в плоскость телевизионного мыла. Потому что вечером пятницы, когда он зашивал ногу пьяненькому дядечке, рухнувшему с дерева на штырь металлического забора, ему позвонила рыдающая Злата и, захлёбываясь слезами, заикаясь и подвывая, сообщила, что Ирине в лицо плеснули кислотой.
На мгновение Андрею почудилось, что он оглох и ослеп разом. Потом перед глазами предстало тонкое бледное лицо его невесты. Такое, каким он его в последний раз видел вчера, и каким оно уже никогда не будет. Сердце сжалось до размера кураги. Плохой, грязной да к тому же червивой. Кроме этого вот червя, который грыз, объедал его сердце, ставшее вдруг сухофруктом, он уже не чувствовал ничего.
Внезапно в трубке вместо испуганной Златы он услышал звонкий голос Ирины: