Дорога пошла широкими волнами – подымалась вместе с полями, вздымавшимися к горизонту, и вдруг ухала вниз. Указатели так и пролетали мимо, иногда Женя успевала прочесть, что всего в двух километрах Студенец – то ли городок, то ли село. На полях стояли аккуратно, как сладкий рулет, закатанные золотистые валки соломы, оставшейся от убранной пшеницы.
В полдень началась Республика Мордовия и, едва успев мелькнуть указателем на Саранск, закончилась – ведь они неслись со скоростью 120 км и быстро проскочили прятавшуюся налево в лесах, оставшуюся не замеченной Женей Потьму, где километрах в семидесяти от станции Явас, в обнесенной несколькими рядами колючей проволоки поверх высокого забора и тщательно охраняемой зоне Олег Сумароков отбывал первую неделю своего пожизненного заключения.
Приближались к Пензе, и появилось на указателях непонятное слово «Павелмс» и более понятное, хотя только на первый взгляд, «Овчарное». Под высоким деревом у дороги мирно что-то жевала лошадь рядом с повозкой с клоками сена на дне.
Пространство как будто все расширялось. Страна распахивала перед Женей свои просторы.
Машина затормозила.
– Калуга, выдь, посмотри левую фару, – бросил Саня.
Леша полез из машины.
Оба они были «афганцы», то есть отвоевали по два года в Афганистане, в одном отделении разведроты. В том отделении было их четверо. Саня из Москвы, Алексей – из Калуги (за что и получил на веки вечные именование «Калуга», по-другому его никто во всей роте не звал), их командир – сержант Василий из Горно-Алтайска и Славик Мякота из-под Вязьмы. Там, в деревне на шесть оставшихся дворов, доживала сейчас свой век его мать. Славик был у нее один, поздний. Вот уж шестнадцать лет они втроем каждый год ездили на его могилу, останавливались в деревне на два-три дня и помогали Славиной матери по хозяйству. В том бою погибнуть могли все четверо, но Слава их прикрыл. Сержант потерял руку, но его из-под огня они вытащили живым.
Генерал-лейтенант Георгий Иванович Шуст (что по-украински значит «буравчик»), ныне известный каждому российскому десантнику, тогда был молодым подполковником. И не было во всей дивизии офицера, бережней его относящегося к своим бойцам. Воевали у него не хуже, а может, и лучше других, а потерь было несравнимо меньше.
Через несколько лет после вывода войск из чужой страны Георгий Иванович разыскал ребят из того отделения, которое славилось храбростью и уменьем, потому не вылезало во время войны из дозора и сберегло немало жизней в своей роте да и во всем полку. Разыскал и позвал к себе водителями.
Сказать, что эти двое были преданы ему, – значит не сказать ничего. Он уверен был в них, как в себе самом. Вчера генерал-лейтенант (иначе они его и между собой не называли) вызвал обоих и сказал:
– Повезете в Сибирь девочку. У нее там серьезное дело. Надо обеспечить операцию. Машину возьмете мою, я на джип пока пересяду.
Помолчал и добавил:
– Кажется, барышня моего сына.
После этих слов генерала Шуста мы никак не позавидовали бы тем, кто задумал бы против Жени что-то плохое.
Всех мотивов поступка генерал-лейтенанта Саня и Калуга не знали и ими не интересовались. Они думали только о том, как возможно лучше выполнить полученное задание.Глава 10 Генерал-лейтенант Шуст
Было бы весьма опрометчиво с нашей стороны оставить читателя в недоумении относительно того, почему же генерал-лейтенант Шуст явно без долгих колебаний дал тринадцатилетней девочке на две недели машину и двух водителей впридачу – пусть даже и для очень серьезного дела, даже и по просьбе своего единственного сына.
Старший сын Георгия Ивановича погиб во время Первой чеченской войны, 31 декабря 1994 года, при попытке взять Грозный непременно в новогоднюю ночь, как захотелось этого по какой-то сугубо личной причине, чуть ли не по случаю своего дня рождения тогдашнему министру обороны России. С тех пор и до сего дня никто не рисковал произносить при генерал-лейтенанте имя Павла Грачева.
Тело его сына долго валялось тогда на одной из улиц Грозного вместе с десятками (говорили, что и сотнями) тел других участников кровавого и бессмысленного боя. Чеченцы, глубоко уверенные, что каждый воин имеет право быть похороненным, обращались к своим врагам с просьбой объявить на сутки перемирие и забрать трупы солдат: «Ведь их на наших улицах собаки едят!» Но никто не озаботился преданием тел своих воинов земле.
Как сумел генерал найти и вывезти тело сына, он никогда и никому не рассказывал – как и о том, в каком виде лежал его сын в закрытом гробу, привезенном в Москву. Гроб пришлось открыть – для матери. После этого его сорокатрехлетняя жена за одну ночь поседела до белизны. Своего первенца она пережила всего на год, оставив на руках мужа семилетнего Диму.