– Здесь должны быть крылья, – востороженно прошептала я. – Огромные и широкие, белые-белые. Я их вижу… Боже мой, я люблю святого. Я люблю ангела. Светлого и праведного, исполненного чести. Которого проще убить, чем соблазнить… Вы… жалеете?
Он обернулся ко мне, наши взоры слились в одно, и у меня снова перехватило дыхание. То, что было с нами и в нас, было небывалым чудом, сплошной невозможностью, – но это было. Он был со мной рядом – здесь и сейчас, не в сказке… Или в сказке? Может, даже в раю. В том раю, за который не жаль было и умереть, только бы вновь быть рядом.
Господи, какой же ты красивый и светлый, мой любимый, мой сияющий вихрь. Какой ты добрый, бесконечно добрый, мудрый и честный, самый лучший в мире. За что ты только полюбил меня, простую глупую деревенскую девицу… Господи, за что мне такое счастье, прошу, не отнимай его у меня, Господи!..
– Я счастлив, – прошептал он, глядя мне в глаза, читая мою душу: это было несложно, ведь это была и его душа. Его лицо было прекрасным и серьезным, глаза светились любовью и нежностью, лоб и растрепанные волосы перечеркивал яркой-зеленой причудливой линией уцелевший венок из омелы… Свой-то я потеряла почти сразу. – Счастлив и благодарен, и люблю тебя еще больше, если это вообще возможно. Не уверен, что все идет своим чередом, но теперь… Я прошу, любимая, не говори мне больше о том, что я должен жениться на другой. Нет никаких других, есть только ты, душа моя, и я с тобой всю вечность.
– Не только душа, – я снова улыбнулась. – Я теперь вся ваша, совсем, до последней черточки. И… у меня тоже никого не будет, кроме вас. Всю вечность. Я клянусь вам.
Его губы нашли мои, и дыхание его было благоуханно, как и положено вздоху святого и праведника, и я любила его больше жизни и смерти, а он меня – еще сильнее, мы были молоды и переполнены надеждой на лучшее, и сердца наши были порохом, а вся вечность была с нами и за нас… Сколько ее осталось, той вечности? Лет пять, а если сильно повезет, – то даже десять, после чего смерть постарается отобрать его у меня – и отберет… Или согласится взять меня вместо него, или помилует нас и не станет разлучать даже в смерти, забирая себе обоих, а потом случится чудовищная война, и мир встанет на дыбы и попытается опрокинуться в первозданный хаос… В тот миг мы не знали об этом, а если бы и знали, – то все равно не отдали бы друг друга ни времени, ни мирам, ни судьбе. Никому.
***
Я проснулась от того, что в глаза мне светило рассветное солнце. Широкие лучи восходящего над лесом светила пробивались сквозь ветви елей, а в лучах, медленно кружась, плясали невесомые, как пылинки, кристаллики льда – крошечные золотисто отблескивающие столбики. Было тепло – просто удивительно тепло, мне даже на миг показалось, что мы с дочерью замерзли насмерть и теперь радуемся, остывая. Нет, слава Богу, нет: Магдичка сопела носом в своей перевязи, укутанная в сто одежек и укрытая моим плащом, ее теплые розовые щечки чуть заметно двигались, – видимо, ей, как это часто бывало, снилась еда.
Карел дремал сидя: напряженная спина, руки, сжимающие ружье, – судя по всему, он охранял нас всю ночь, и лишь под утро не выдержал и задремал. Впрочем, по нему было видно, что он проснется от малейшего шороха или даже намека на шорох, готовый защищать нас от любой угрозы… Господи, хороший ты мой! – сердце зашлось от вины и нежности к нему, такому надежному и доброму – моему, черт побери, законному мужу и отцу моей дочки! – слезы снова подступили к глазам… Люблю, Господи, и его ведь тоже люблю как умею. Дура-баба, смерть в двух шагах, Бог знает, выберемся ли вовсе, – а я сижу и соображаю, кого я люблю сильнее.
Между тем, в лесу было тихо – небывало тихо даже для зимнего утра: ветка не хрустнет, птица не пролетит, – только лучи раннего солнышка, которое, вопреки своему обыкновению, грело, только танец ледяных пылинок в сквозных лучах. И словно бы пение – еле слышное, то ли было, то ли мерещилось: простая повторяющаяся строчка из звуков.
Я не заметила, откуда выехал этот всадник: только что его не было, – и вот есть, движется сквозь сеть лучей, и солнце светит ему в спину, очерчивая его фигуру огненно светящейся линией, но не позволяя как следует разглядеть лица. Он был рядом – шагах, наверно, в двадцати – и двигался совершенно бесшумно, не нарушая этой тишины и не касаясь невидимых поющих струн. «Словно пришел из другого мира и пока что является его частью», – я не поняла, как и откуда эта мысль пришла мне в голову. Вот он проехал за ближними деревьями, его конь переступил ствол упавшей ели, выехал на прогалину… Я смотрела во все глаза, – не двигаясь, замерев на месте, не тревожа зыбкого пересечения миров. Всадник-призрак: конь его был белым, как снег кругом, а одежда – черной, как сажа. Он остановился, повернул голову и посмотрел на меня, и золотистый луч, скользнув по его лицу, на миг осветил черты.