– Господин рыцарь говорил так же. Жизнь коротка, потому проживите ее в мире… – он протянул руку и взял мою ладонь в свою.
– Но ведь он же прав, Карел. Он знает то же, что знаю я. Теперь и ты тоже это знаешь…
– Кветка… – он сжал мою ладонь - сильно, но нежно. – Мне было плохо без тебя. Свобода и все такое, – но я не знал, зачем мне она… Все потеряло смысл. Прости меня…
– И ты прости, Карел…
Мы одновременно поднялись с места и потянулись друг к другу, сбитая свеча упала на пол и погасла, и стало абсолютно темно, но мы нашли друг друга наощупь. Когда-то давным-давно так мы и встретились с ним, – не глядя друг на друга, не открывая глаз, – но на сей раз все было иначе: просто потеря одного из чувств не много значила для тех, кто видел друг друга душой.
Нет, то, что я чувствовала, не было в полной мере любовью, как я ее понимала. Мой любимый по-прежнему был для меня далек и светел, как небо, – но теперь я точно знала, что обрела любовь на земле. Может быть там, в дальней дали, что я пыталась наколдовать себе сама, где я, быть может, буду навеки с тем, кого желала моя душа, между землей и небом не будет противоречий… Но здесь, в не мной задуманном мире, все было так, а не иначе. Был Карел, и мы с ним были связаны, и на эту жизнь он был моим, а я его.
Я знала: в нашем «здесь и сейчас», долгом или коротком – как посмотреть, нам не всегда будет просто. Нас снова ждут потери и беды, и время еще не раз поспорит с вечностью, а земля с небом… Но в этот миг мы понимали друг друга, – а значит, нашим спасением было продлить его как можно дольше.
***
– Прощай, милая, – изо рта Карла на морозе вырывался пар, инеем оседая на рыжих усах. – Месяц-другой, ты будешь здорова – и я за тобой вернусь. А пока что куплю домик в Вене, заживем с тобой в городе, как баре…
Стоял холодный декабрь, с тех памятных событий – страшной битвы, моего спасения, дороги через леса – прошло чуть меньше месяца. Мы втроем добрались до поместья Его светлости (или Дома Ордена, как посмотреть), избежав в пути серьезных происшествий, а главное – ссор и прочих стычек, которых я, говоря напрямую, опасалась превыше всего. Надо думать, за то время, что они меня разыскивали, старый господин Сен-Жорж успел так знатно запугать «моих юнцов», что теперь я просто нарадоваться не могла их учтивому обращению друг с другом и нежно-предупредительному – со мной.
– Не надо, Карел, – вздохнула я. – Я бы лучше потом в деревню вернулась: как-то Зденек там? Помнишь, ты хотел, чтоб я в деревне тебя дожидалась?
Мой муж нахмурился, но не нашелся с ответом. Надо думать, он чувствовал в моих словах что-то недосказанное, а может, – вовсе невыразимое. Нет, не ложь, так – легкую фальшь. Я дала клятву быть с ним всю жизнь, но сейчас… Мне было бы лучше без него, – пусть даже совсем одной. До тех пор, пока не затянется рана на руке и хоть немного схватится коркой другая – на сердце.
Пока в душе зарождается протяжный крик при одном воспоминании о до боли родных полночных глазах, что смотрели на меня с любовью, а через час-другой погасли, встретившись взглядом со смертью. При всплывающем из глубин сна еле угадываемом касании любимых рук, что расплетали стебли омелы, а потом обнимали меня. Вот он, этот венок из омелы – высохший, превратившийся в ломкую золотую корону, что не увенчает погибшего короля. Вот они, передо мной, эти глаза и эти руки – живые, слава Пресветлой матери, живые для этого мира: глаза, что смотрят на меня с сочувствием, руки, что осторожно берут мою ладонь, чтобы проверить, как заживает рана и возвращается ли подвижность пальцев. Глаза, что не приласкают взглядом, руки, что не обнимут, – и да будет так, если ты жив лишь при этом условии. И Карел, бедный мой Карел, моя вина и нежность, – тот, кто и приласкает, и обнимет, и душу за меня отдаст, а я…
Мое сердце рвалось надвое, натрое, разлеталось на тысячи осколков, как брошенная об пол бутылка. Отблески этих осколков и были в моем взгляде: провидец – видел, боец – чувствовал, а прочему миру, как всегда, и дела не было. Вот он, мой центр мира, – спит, ест да пеленки пачкает: давай-ка, мать, изволь помалкивать о своих бедах, не то разорусь на весь свет. Глазенки дочери уже начали перецветать из серых в зеленые – как у Карла.