– Ты великолепна! – в очередной раз сказал ее старый учитель, великий композитор Порпора. – Ты нынче просто в ударе. Если будешь играть настолько хорошо хотя бы раз в несколько дней, – чаще не надо, публике все приедается, – то тебе точно обеспечено постоянное место в Венской опере и столько жалования, насколько позволит твоя фантазия. А где ты, моя дорогая, – там и твой старый, забытый неблагодарной публикой учитель.
Она сдержанно поблагодарила маэстро и поехала домой. Дети спали, но сама она не имела для этого достаточно спокойствия, а потому просто бродила из одного угла спальни в другой, повторяя слова молитвы и пытаясь душой дотянуться туда, где был сейчас ее любимый супруг, самый лучший человек на этой грешной земле. Туда, где находилась большая часть ее души, к соединению с которой вечно стремилась меньшая.
– Синьора, - в дверь ее спальни негромко постучали. На пороге со свечой в руке замерла молоденькая горничная (на самом деле – помощница и телохранительница). – Синьора, вы срочно нужны. Октав вернулся, и у него дурные вести.
Ледяная корка ее внешнего спокойствия треснула с противным сухим звуком.
– Господин Ливерани был арестован, едва вышел из дома своих родственников далеко за полночь, – докладывал слуга. – Солдаты были явно предупреждены о его приходе и ждали на приличном отдалении, так как на подступах не было никого, я проверил. Они налетели, как вихрь. Мне просто чудом удалось уйти незамеченным. Господин представился итальянским врачом, предъявил документы, все честь по чести, и тогда они велели ему проследовать обратно в дом – именем королевского правосудия. Я думаю, все в итоге испортила эта самая тетушка, которая при всех назвала его своим дорогим племянником и выказала радость, что он вернулся. По крайней мере, ее оттаскивали от господина под руки уже за порогом, когда его, закованного в наручники, сажали в полицейскую карету. Впрочем, не будь тетушки, – наверняка нашелся бы другой повод. Он заточен в тюрьме Святого Венцеслава, и прямо оттуда я поскакал к вам. Сейчас я быстро еду на почтовую станцию, меняю лошадь, а дальше таким двигаюсь на запад, в имение Его светлости. Весть достигнет Ордена завтра, а они уже решат, что делать. Прощайте, синьора.
Порпорина еле дождалась утра и уже в половину седьмого стояла на пороге спальни императрицы, успев явиться туда чуть раньше, чем доверенный слуга Ее величества пришел растопить камин, смахнуть несуществующую пыль со стола и вкратце переговорить со своей госпожой о житейских делах разной степени важности.
– Боже великий! Вас ли я вижу, моя дорогая синьора! – воскликнул полотер, выронив метёлку и всплеснув руками.
– Карл! – воскликнула, в свою очередь, Консуэло. – Благодарю тебя, Боже, я спасена. У Альберта есть ангел-хранитель в этом дворце!*
Короткая сцена, которую они разыграли в следующие минуты перед императрицей, была чистой импровизацией, – но по таланту исполнения, а главное – по силе воздействия на людские судьбы – могла соперничать с лучшими операми, что ей доводилось играть на сцене. Порпорина рыдала и умоляла выслушать ее, «господин полотер» делал вид, что пытается выставить дерзкую женщину из королевских покоев.
– Уходи и не мешай этой бедной женщине говорить, – промолвила в итоге Мария-Терезия. – Видишь, она плачет.*
Телохранитель Ее величества повиновался и в полном смятении остался стоять снаружи у закрытой двери. Содержание беседы артистки и императрицы осталось для него тайной, но из покоев Марии-Терезии синьора Порпорина вышла бледная и решительная и, кивнув Карлу, прошептала: «Я поеду к нему».
***
– Я должна ехать, Ваша светлость, – провидица, вечная дрожь которой от волнения заметно усилилась, нервно мерила шагами свой кабинет в замке, издавна служившем Ордену домом. – Я не могу оставить в беде сына!
– Нет, сударыня. Вы не должны, – отвечал ей владелец замка князь Конрад фон Дитрихштейн. – Более того, вам нежелательно туда ездить и как-либо афишировать свое знакомство с задержанным. В суд поеду я: меня считают одним из потерпевших, так как я еще несколько лет назад объявил господина Трисмегиста своим приемным сыном и включил его в число наследников первой линии. Считают, видимо, что он обманом втерся ко мне в доверие или даже околдовал. Уверяю, я смогу употребить все свои связи, не засвечивая нигде дом Ордена. Кроме того, господин магистр также будет там: в свое время он вошел в число врачей, аккредитованных для проведения медицинских освидетельствований заключенных австрийских тюрем на предмет вменяемости. Я приложу усилия, чтобы его привлекли в качестве одного из экспертов. Верьте и молитесь за нас…