Мари-Мадлен всегда отличалась хладнокровием и не теряла голову в любых обстоятельствах, но сейчас… Когда она клала газету обратно на стол, руки у нее здорово тряслись. Господи, он арестован, ее патрон и крестный, тот, кто спас ее от смерти и привел в Орден, переломив ход ее непростой судьбы. Он в тюрьме. И еще…
«Он мой брат! Двоюродный брат, племянник моего покойного отца, – отдельные фрагменты памяти складывались в ее голове, образуя целостную картину. – Вот откуда он взялся на той дороге в лесу. Вот откуда знал барона Фридриха… Брат, мой брат. Его зовут Альберт… Какого же черта даже жена в эти годы называла его Трисмегистом?!»
Она сцепила руки в замок, пытаясь унять нервную дрожь. Сморгнула набежавшие слезы. Затем решительным шагом прошла в соседнюю комнату, где в глядящих на восток окнах из-за занавесок уже начал пробиваться утренний свет.
– Готлиб! Проснись, дело срочное!
Молодой мужчина, тощий и долговязый, сел на своей половине двуспальной кровати и уставился на нее дурными со сна глазами.
– Собирайся! Мы срочно выезжаем в Прагу!
Мадлен скинула халат и протянула руку к висящему на вешалке мужскому костюму, пошитому на тонкого низкорослого парня.
_______________________
* Жорж Санд, «Графиня Рудольштадт», Эпилог.
Глава 29. РОДНАЯ КРОВЬ
– Чудесный замок, просто чудесный! – едва поклонившись, гость с деланым весельем подошел к окну, бросил восхищенный взгляд на прелестный сад в стиле Людовика Четырнадцатого, а потом обернулся и с улыбкой посмотрел на хозяина. – Как приятно видеть поместье, содержащееся в идеальном порядке даже во время войны. Не устаю восхищаться…
– Попрошу вас ближе к делу, – не совсем вежливо прервал его хозяин замка, парка и идеального поместья. – У меня мало времени, и я вовсе не понимаю, зачем бы абсолютно незнакомому человеку беспокоить меня по якобы семейным делам. Скажу сразу: если вы попытаетесь объявить себя одним из бастардов нашего рода – или представитесь поверенным такового, – вы покинете мой дом, так пришедшийся вам по вкусу, с максимально возможной скоростью. Я терпеть не могу всякого рода проходимцев и…
– Это просто замечательно, что вы их не любите! – улыбка гостя стала еще шире. – Я абсолютно солидарен с вами в этом вопросе и прибыл сюда как раз затем, чтобы помочь вашему уважаемому роду справиться с одним из таких проходимцев.
Смутная догадка шевельнулась в душе князя. Впрочем, он не подал виду и вопросительно поднял бровь, предоставляя незнакомцу объясняться самому.
– Не уверен, что вы выписываете австрийские газеты, но весть об этом необычном процессе, я уверен, скоро просочится во всю европейскую прессу, – промолвил гость, расстегивая имеющуюся при нем кожаную папку. – Все так устали от войны, что громкие гражданские дела воспринимаются как глоток мира – да и читаются интересно, словно роман. Так что вы рано или поздно узнали бы об этом, возможно – позлорадствовали бы. Я же предлагаю вам стать не сторонним наблюдателем, а активным участником заслуженного наказания как конкретного проходимца, так и проходимцев в целом… Вот, извольте прочесть сами.
Гость протянул хозяину аккуратно сложенный свежий номер какой-то из венских газет.
Имперский князь Иоганн-Фридрих фон Шварцбург-Рудольштадт извлек из кармана очки, тщательно протер их и водрузил на нос, затем неторопливо развернул газетный лист и углубился в чтение. Гость с проницательной улыбкой наблюдал за тем, как благообразное лицо князя приобретает все более агрессивное выражение и все более красный оттенок, насыщенность которого достигла своего апогея к тому моменту, когда он наконец оторвался от чтения.
– Это… Черт знает, что такое! – прошипел князь, яростно глядя на гостя и комкая газету в руках. – Эти… Ублюдки, не имеющие никаких прав и ловко воспользовавшиеся ситуацией в начале Тридцатилетней войны!.. Проклятье, пятном позора легшее на наш род! Все они прокляты. Все, до какого угодно колена, на них несмываемая печать вырождения!..