– Да это ж знаменитая артистка, – раздался чей-то негромкий голос. – Итальянка.
Ответом был целый гул перешептываний, потом кто-то крикнул "Браво!", раздались аплодисменты. Судья прервал их стуком молотка, но голоса в зале затихли далеко не сразу.
– Скажите, госпожа свидетельница, как давно вы знакомы с обвиняемым? – начал судья.
Порпорина снова взглянула на мужа, и глаза ее зажглись огнём вдохновения, которое ей придала горячая молитва перед предстоящим испытанием.
– С моим дорогим мужем и отцом моих детей, ваша честь, я знакома лет с пяти-шести.
В зале снова раздался шум голосов.
«Однако, – подумал судья. – Тогда выходит, что эта компания шарлатанов орудует в Европе уже четверть века, не меньше».
– Очень интересно, синьора, – сказал он вслух. – И где же вы с ним познакомились? При каких обстоятельствах?
– Мы с моей бедной матушкой, ныне покойной, много путешествовали по Европе, – начала артистка. – Однажды, когда наши дела были совсем плохи, мы оказались в окрестностях Богемского леса, где встретились с юным добрый господином, – женщина снова посмотрела на супруга и улыбнулась своим воспоминаниям. – Молодой граф был так добр, что пригласил нас в свой замок, где мы смогли хорошо поужинать и выспаться, окружённые заботой и тёплыми сердцами семейства Рудольштадт. В знак благодарности за исполненные матушкой песни юный граф подарил ей чёрную испанскую гитару с вензелем "АR", которая и ныне хранится у моего приёмного отца в Вене. Видимо, это был знак судьбы, потому что нам было суждено встретиться снова: спустя много лет, будучи уже взрослой, я вновь оказалась в Ризенбурге в качестве компаньонки и учительницы музыки баронессы Амалии, кузины молодого графа Рудольштадта. Дело в том, что глава семейства Рудольштадт был давним приятелем профессора Порпоры, моего учителя...
– И профессор сможет это подтвердить? – перебил судья.
– Я в этом уверена, – кивнула артистка.
– Занесите в протокол, – судья кивнул писарям. – Продолжайте, синьора, прошу вас.
– Дальше все сложилось весьма печально, – дама вздохнула. – Между нами возникла симпатия, перешедшая в более глубокое чувство, но граф был тяжело болен, его семья – против брака наследника с простолюдинкой… Словом мы смогли обвенчаться лишь на его смертном одре… На мнимом смертном одре, благодарение Господу!
По залу пронесся вздох.
– Его похоронили, как оказалось позже, – заживо, и я, безутешная вдова, навсегда покинула замок, – продолжила дама. – Единственным, кто не поверил в смерть графа, был бродяга Зденко, прозванный юродивым… Я всегда знала, что люди, лишенные светоча разума, могут быть ближе к Богу, чем все мы: недаром к ним всегда прислушивается народ. Безумцы верят в чудеса, потому он отличил каталепсию от смерти, чего не смог сделать ученый доктор. Зденко спас своего господина, ему помогала в этом одна деревенская знахарка, которая смогла выходить графа и вернуть его к жизни. Мой муж долго находился под бдительным присмотром и уходом этих людей. Затем ему пришлось покинуть родные места и сменить имя: никто бы не поверил в произошедшее, а суеверные крестьяне могли его просто прикончить, сочтя неупокоенным мертвецом. Мой супруг разыскал меня и долго боялся объявить о том, что он жив, но потом наконец решился...
– И вы сразу поверили, что это он? – спросил судья.
– Не сразу, нет, – дама покачала головой и улыбнулась. – Только когда он рассказал мне о таких вещах, которые могли знать только два человека в мире – он и я сама.
– А вы не допускаете мысли, что ваш супруг все же умер на руках этих своих друзей, но перед смертью успел рассказать им эти дорогие вам факты. Скажем, в бреду… А уж они передали это шарлатану.
– Допускаю, – кивнула она. – В бреду человек может сказать что угодно. Но его друзья, – они не выдали бы тайну даже под пыткой.
– Что ж, благодарю вас, уважаемая синьора. Вы можете быть свободны.
В зале раздался шум, и несчастная жена обвиняемого, сойдя со своего места, попробовала наконец прорваться к клетке, где сидел ее супруг. Ее, конечно же, не пустили: двое из четырех стерегущих подсудимого солдат заступили ей дорогу, сначала вполне учтиво уговаривая держаться в стороне, затем, видимо, угрожая. Она издали что-то сказала ему, он тихо ответил что-то утешительное, глядя на нее с лаской и нежностью. Солдат ударил прикладом по клетке, велев ему замолчать, другой солдат, повел даму к выходу, почтительно, но решительно взяв ее за локоть… Актриса смотрела на подсудимого, не отрываясь, и взгляды супругов были священной цепью, соединяющей их души: эта цепь была прочнее тяжелых кандалов и каменных стен, надежной, как время, и неизмеримой, как вечность.