– Любой, кто принял святое крещение, является человеком.
– Даже ведьмин подменыш? Даже фея?
– Кто угодно. Если Христос принял тебя в свое сердце, – твоя судьба меняется. Становится определенной. Ты больше не сможешь уйти в сторону – в лес, в реку, или, скажем, в холмы: только вверх, если праведна, или вниз, если отягощена грехами, и ждать суда, что свершит над нами Господь. Почему ты немного другая, чем все мы, – Бог весть, но ты – одна из нас, не бойся, дитя мое...
– Откуда я взялась, мать Бенедетта? Как я оказалась здесь?
– Ты – издалека, дитя. Нет-нет, не из Страны птиц или с Яблочного острова. Ты из дальней земли на восход отсюда. Если идти или ехать далеко-далеко, дальше от моря и вглубь земель, то где-то будет такой же лес – тот, в котором ты родилась. Тебя родила человеческая женщина, дочь моя. Человеческая женщина от человеческого мужчины, – она уже умерла, а он живой… А имя твое, Мари-Мадлен, я дала тебе потому, что ты должна искупить грех своей матери, виновной в прелюбодеянии.
– Только матери? А отец мой не был грешен?
– А отец ответит за себя сам, на то и мужчина. Надеюсь, хотя бы ему не суждено умереть без покаяния.
***
– Ты узнала, кто они были? Ну, твои родители? – рыжая женщина подтолкнула ногой выкатившуюся из костра тлеющую головешку.
– Узнала – спустя годы. Рассказывать долго, давай уже спать.
Они легли друг напротив друга, спинами к догорающему костерку, подоткнув под бока полы плащей: выставлять часовых в этой безлюдной глуши не имело смысла. Заснули мгновенно – сказались и усталость, и многолетняя привычка использовать для отдыха свободную минуту.
Три женщины затерялись в этих лесах, пропали из глаз людских, – были и не стало, а куда они шли, – знало только солнце, птицы и юноша, что умел разговаривать с пернатым народцем. Вековые деревья, заставшие легендарных королей, прислушивались к их снам. Светловолосая вздрагивала во сне, – ей снилась подожженная лесная хижина с дверью, подпертой тяжелой колодой, и темная фигура всадника на освещенной луной дороге. Темная, что свернулась калачиком в шалаше, обнимая сына и дочку, видела себя плывущей в лодке, а за спиной незримо сидел, укрывая ее плащом, неузнанный ею самый дорогой человек, которому месяц спустя было суждено стать ее мужем. Рыжей грезились звезды, падающие над горами и лесом, и рука мужчины, сжимающая ее руку, и мир, раздвоившийся по ее воле, – лишь потому, что ей хотелось вечно держаться с ним за руки. Они пересекались, их сны, перекликались эхом, перешептывались и отражались друг в друге. Они были на перекрестке судеб.
***
Проснувшись от крика ночной птицы, я не сразу поняла, где нахожусь и не сразу вспомнила, что произошло: уж больно круто повернулись события вечером этого дня, который я начала обычным за последние месяцы способом – торгуя выпивкой в порту.
***
– Вам придется ненадолго остаться за меня, Пьерран, – говорил мой наставник своему заместителю – коренастому пожилому мужчине с тяжелой челюстью, наряженному в синий с красной отделкой мундир, малость кривовато сидящий на его широченных плечах. – Мне придется сходить на ту сторону рукава. Там затевается какая-то нехорошая пакость, и я должен знать… Разумеется, совершенно неофициально, я воспользуюсь услугами любого знакомого перевозчика. Нет, я предпочту английского перевозчика, Пьерран. Заодно послушаю, что он имеет сказать на этот счет… Думаю, вряд ли это займет больше нескольких дней, много – неделю. Да, если поступят какие-то распоряжения, – выполняйте, но как мы обычно привыкли, – без рьяного усердия, оно только делу во вред… Вот именно, Пьерран, вот именно: надо и самому жить, и людям жить давать. Конечно же, распоряжения более, чем вероятны, – неспроста я сказал, что что-то затевается… Ну да, скорее всего, – именно в связи с войной, чтоб им было пусто. Воюют за океаном, но огребать придется нам здесь: изменения в пошлинах, торговые санкции и прочие радости – то не вози, это не вози… Вот и разберусь, кто и что будет возить оттуда. Чтобы возил, ха-хах, кто надо и ровно то, что надо.
Я стояла у своего фургончика – передвижного шинка, по-здешнему – эстамине. Козырное место, близко к причалам: это уж господин наставник позаботился, – никто не возражал, раз я была на особом счету у самого коменданта порта Сен-Мало. Как обычно, все всё понимали: я девица хоть куда, господин комендант мужчина хоть и пожилой, – а еще не старый. Впрочем, ничего нового, Мадлен говорила, каждая вторая легенда для агентессы начиналась так же: чья-то женщина. Сама Мари-Мадлен, впрочем, была сейчас не «чьей-то женщиной», а «няней и гувернанткой детей госпожи примадонны», – там, за проливом и чуть дальше, в городе Лондоне, где наша прелестная певунья с неизменным успехом выступала в театре. Мой господин был тоже где-то в тех краях, – то подле нее, то ездил по каким-то поручениям. Писем, конечно, не было и быть не могло, однако слухами не только земля полнится, но и редкие встречи наших людей. Я знала: все у них хорошо. Детей, вроде бы, уже двое, дочка и сын.