И Сезанн и Ренуар были еще слишком молоды, когда в Салоне 1864 года появилась картина Фантен-Латура «Памяти Делакруа». На ней у портрета мэтра рядом с Бодлером изображены как раз те из его поклонников, кто менее других обязан ему в своем творчестве: Мане, Бракмон[711], Легро[712] и Уистлер[713] — пленительный, декоративный и бесконечно далекий от автора «Крестоносцев»; однако все они вслед за Делакруа были уже художниками нового времени. Что же касается самого Фантен-Латура, то пластичный, волнообразный почерк литографий вагнеровского цикла, конечно же, напоминает иллюстрации к Гамлету. В одной из посмертно опубликованных записок Жюля Лафорга[714] о связи импрессионистов с Делакруа говорится так: «Вибрирующая и мерцающая тысячью дрожащих блесток живопись импрессионистов. Поразительное открытие, предугаданное помешанным на движении Делакруа, в пылу холодного романтического неистовства не удовлетворявшимся одними лишь стремительными движениями и буйными красками, но лепившего поверхность вибрирующими штрихами».
Но еще в большей степени обязаны Делакруа пуантилисты и ташисты, потому что они заимствовали сознательно, сделав опубликованную в 1899 году в «Ревю бланш» работу Синьяка «От Делакруа до неоимпрессионизма» своим катехизисом. Младшие братья импрессионистов в основу живописной теории положили оптическую смесь вместо смеси пигментов — для этого Синьяку в большинстве случаев достаточно было развить некоторые мысли из «Дневника». Делакруа пишет: «Желательно, чтобы мазки не растворялись друг в друге. Они естественным образом сольются на расстоянии, образуя требуемую смесь, так сказать, симпатическим путем. А цвет обретет таким образом интенсивность и свежесть». Синьяк поясняет: «…вот этот зеленый и этот фиолетовый, цвета почти дополнительные, при смешении дали бы один из тех тусклых и грязных серых тонов, каких не терпит живопись, тогда как, положенные рядом, они соединяются оптически в утонченный и драматический серый цвет». Блистательный разбор — платья за платьем — «Алжирских женщин» уже знаком читателю. Этого коня Аполлона, спустившегося на землю, дабы научить людей писать свет, повстречал еще и Боннар[715] — после Делакруа единственный, кому давались такие сиреневые и кто умел живописать солнце.
Другой конь, высвободившись из упряжки, рванулся в заоблачные выси, в мир грез, унося с собой сновидения Делакруа. За ним последовал один значительный художник, способный восприять уроки мастерства старшего собрата и самый его дух. То был Одилон Редон, за двадцать лет до Синьяка изучавший взаимоусиление цветов при сопоставлении контрастных элементов: «Если два дополнительных цвета смешать в неравной пропорции, они лишь частично уничтожат друг друга, и в результате получится некий сложный цвет — разновидность серого. Следовательно, если взять два дополнительных цвета, один из которых чистый, а другой смешанный, — родится новый контраст. В неравной борьбе один из цветов побеждает, но интенсивность доминирующего цвета не нарушит гармонию. А если теперь мы возьмем две чистые краски, близкие, но с различной степенью насыщенности, например, темно-синюю и голубую, мы получим другой эффект — достигнем контраста в интенсивности и гармонии за счет подобия цветов». Все это Синьяк усвоил как нельзя лучше; что же касается сюжета, Редон держал путь в области еще более интеллектуальные, нежели сам Делакруа. Он шел от росписи в Сен-Сюльпис; и лучезарного архангела и коня с могучей шеей вы, присмотревшись, без труда узнаете в «Поисках Святого Грааля».
По-над проклятыми городами, в кроваво-красных облаках преследовал витающего в эмпиреях коня еще один художник, не столь одаренный, как Редон, одержимый грезами мрачными и больными. Гниением и тлением обернулись у него «Побоища». Его имя упомянуто однажды в «Дневнике»: «10 октября 1856. Похороны Шассерио. Встретил Доза, Диаза и юного Моро, живописца. Он мне, скорее, нравится». Словно бы Делакруа на место покойного Шассерио прочит себе в наследники другого ученика Энгра. Причудливые греко-буддийские видения Моро насытил сокровищами «Сарданапала» и «Илиодора»; убрал ими прерафаэлитских идолов, ступающих по крови красивеньких мальчиков. «Я мост, и некоторые из вас через него перейдут», — говорил художник-философ своим ученикам, лучшие из которых станут фовистами.
711
712
713
715