После четырехмесячного пребывания в Англии Делакруа возвратился на родину с богатым запасом образов и образцов, которые помогли ему окончательно избавиться от влияния своих парижских наставников; после Лондона ему уже незачем было ехать в Венецию. Теперь красные и ослепительные желтые тона соседствуют в его палитре со всевозможными оттенками зеленого, незнакомыми французам. Он научился использовать прозрачный копайский бальзам, сообщающий маслу воздушность акварели: взгляните, к примеру, на зеленый жилет английского во всех отношениях автопортрета, написанного около 1830 года и переданного впоследствии Лувру. Уже в «Сарданапале» скажется свобода, обретенная им в знакомстве с английской живописью. Однако в зрелом возрасте Делакруа отнюдь не так благосклонно отзывался о художниках, которыми восторгался в двадцать пять лет. «Англичане школы Рейнолдса считали, что создают мощную живопись, а в действительности писали просто закопченные картины; они подделывали затемненность, которую краскам придает время, и неестественный блеск, происходящий от многократного восстановления лака». Лишь «истинные преобразователи» Констебл и Тернер будут по-прежнему вызывать его восхищение.
Чтобы надолго приковать к себе Делакруа, английским художникам недоставало философичности и гуманитарности. Они склонны впадать в бытописание либо, подобно Тернеру, в чистую живопись; однако Делакруа позаимствовал у них множество приемов, с помощью которых смог образы Байрона и Шекспира воплотить на полотне лучше, чем кто-либо из англичан.
Через два года после путешествия в Англию Делакруа воздаст должное как стране, так и ее живописцам в большом натюрморте (Лувр). Он выдержан в теплых осенних тонах, напоминающих дивный фон на портрете королевы Шарлотты сэра Томаса Лоренса; рыжий заяц, ярко-оранжевая куропатка и пунцовый омар подобны цветам, обернутым мягкой шотландской тканью. Этот аппетитный букет вместе с дорогим оружием красуется на фоне охоты: под совершенно констебловскими облаками на сочном зеленом лугу мелькают красные куртки. Именно таким прощальным поклоном и подобало отблагодарить аристократическую страну, где в среде своих коллег Делакруа встретил первоклассных мастеров, а в свете — блеск, отвечавший его тяге к величию.
Глава V
Побоища
Делакруа, озеро крови…
Судя по дневнику, 1824 год застал Делакруа на распутье. После Данте его мучат библейские сюжеты — «Пир Валтасара», «Победа Гедеона над мадианитянами», «Руфь и Вооз», — но одновременно он пишет и несколько жанровых сценок, вроде тех, какие уже принесли известность его приятелям Девериа и Бонингтону. «Дон Кихот в своей библиотеке» и «Слепой Мильтон»[240] мало чем отличаются от сотен подобных полотен, которые заполонят Салоны при Луи-Филиппе. Однако страшные известия о событиях в Греции[241], о чудовищной резне и почти поголовном истреблении восставших выводят молодого человека из оцепенения. Поначалу он задумывает писать Боцариса[242], собирает гравюры с греческими костюмами и ландшафтом, изучает в Люксембургском дворце картину Жироде «Восстание в Каире». Об этой картине с похвалой отзывался Стендаль, метко сравнив обнаженные тела арабов с «клубком змей»; к сожалению, все портит центральная фигура — вылитый Меркурий Жана де Булоня[243], облаченный в гусарскую форму.
В тот период Делакруа свел знакомство с прелюбопытным человеком по фамилии Огюст[244]; их мигом сдружили как общие пристрастия, так и некоторое сходство в происхождении. Жюль-Робер Огюст много путешествовал по Египту и Турции и привез оттуда целую коллекцию расшитых одежд и оружия из дамасской стали. Богатство, воспитание, благородная сдержанность манер — все в нем внушало уважение, и его, потомка знаменитых в XVIII веке ювелиров, не величали иначе как господином Огюстом. Когда случалось им с Делакруа писать одну и ту же модель, этюды их почти не отличались, только доля нарочитости выдает господина Огюста: голубой цвет у него отливает бирюзой, а в розовый закрался фиолетовый оттенок — так писали женщин все незначительные мастера предыдущего столетия. Удостоившись однажды Римской премии, он в дальнейшем посвятил себя преимущественно чужой живописи, охотно предоставляя в распоряжение живописцев свои коллекции в мастерской на улице Мучеников. Стены там были обтянуты коврами и увешаны зловещими восточными трофеями; господин Огюст расхаживал в бурнусе с капюшоном, осенявшим загорелое бородатое лицо, а гости устраивались на диванах, поджав ноги, курили наргиле и потягивали кофе.
240
«
241
242
243