Груды дорогого оружия на костре, слоновьи головы по углам царского ложа, розовый муслин и жемчуга — все это словно подглядел Делакруа во дворце какого-нибудь несказанно богатого и жестокого магараджи, такого, как Типу-Саиб[280]. Индийское в картине очень точно подметил Бодлер, сравнив Делакруа с «индусским принцем, у которого посреди великолепия блистательного празднества таится в глазах ненасытная алчность, неизъяснимая тоска, что-то вроде воспоминания или сожаления о неведомом». Порой кажется, что байроновский сюжет, где погибает только сам тиран, странным образом сочетался в голове художника с древним индийским обрядом жертвоприношения вдов. И как, должно быть, распалялось воображение Делакруа, когда он представлял, что этих вдов — среди них есть еще совсем девочки, — окутанных в шелка и полусонных от опиума, волокут через двор храма в толпе жрецов и музыкантов на костер и что их красота в мгновение ока обратится в пепел.
Индией дышат пестрые шелка и драгоценности и все это великолепие и безудержное расточительство, а вот в архитектуре, насколько ее можно разглядеть (освещенные заревом пожара основания массивных террас), — видение Вавилона[281], оно тоже пришло из Англии, где романтики библейского толка пели гибель богатейших городов[282], поражаемых гневом господним. Не мог не знать Делакруа и гравюр Мартена ле Фу на темы ада и Апокалипсиса[283]. Еще явственнее влияние Гро. Забрызганная пеной конская голова и драгоценная сбруя на ней, чарующие сочетания розового и красного, желтого и белого идут от уже упоминавшейся причудливой картины «Мюрат в Абукире», где мы также найдем и жестокую восточную расправу и бесстрастно созерцающего ее героя.
Делакруа, будучи сам заядлым любителем театра, прислушивался к советам известного театрального художника Чичери[284]. Быть может, по его подсказке он нанес фон и пропись темперой, на которую плохо ложится масло и лессировки. Если смотреть картину вблизи, когда очертания предметов расплываются, то сама ее фактура поражает совершенной своей необычностью: с тщательно отделанными деталями, какова, например, сбруя, соседствует чистая живопись — брызги краски и потоки лака. Красочное месиво, прекрасное, как небо Тернера, и столь же неподвластное никаким законам. Палитра Гро, позаимствованная и обогащенная Эженом Делакруа; следующее письмо к торговцу красками позволяет нам в точности узнать ее состав:
«Господину Аро, на улице Коломбье, что рядом с улицей Маленьких Августинцев. Господин Делакруа сердечно приветствует госпожу Аро и просит ее соблаговолить незамедлительно изготовить 6 пузырьков свинцовых белил, 6 неаполитанской желтой, 2 желтой охры, 2 кобальта, 2 черной персиковой, и все — более жидко, чем вы готовите для других…»
В работе над этой картиной, превышающей размерами все, что Делакруа создавал до сих пор, творческие подъемы не раз сменялись отчаянием. Многие наброски пастелью поистине предвосхищают импрессионизм, вот что пишет о них сам Делакруа: «Желательно, чтобы мазки лежали раздельно; они сольются на расстоянии, сообщив цвету большую чистоту и интенсивность».
По счастью, среди натурщиц попадались снисходительные, дарившие ему необходимое расслабление. «Сегодня позировала Сидони. Я пережил несколько восхитительных минут — как она была хороша, когда лежала обнаженная в постели!» Быть может, Сидони — та блондинка, немного во вкусе Ватто[285], что, раскинув руки, обессиленно упала на ложе, повернув к нам самую прекрасную во всей французской живописи спину.
За 1825, 1826 и 1827 годы написано неправдоподобно много. В Салон 1827 года Делакруа представил «Казнь Марино Фальеро», «Портрет графа Палатиано»[286] в греческом одеянии и огромнейшее полотно, выполненное по заказу Государственного совета: «Юстиниан составляет свод законов»[287] (картина уничтожена во время Парижской коммуны). Что-то сарданапаловское чудится в величественном императоре; как писал Готье, «в фигуре Юстиниана о Византийской империи сказано все. Расшитая драгоценными камнями парча и вся эта азиатская константинопольская роскошь уже сменяют простую античную вышивку, что-то изнеженное и женоподобное сквозит в величавых чертах». Таковы были три первые картины Делакруа в этом Салоне. Салон в то время открывался на четыре месяца, и, дабы интерес публики не ослабевал, художникам дозволялось по истечении второго месяца обновить часть экспозиции — вот тогда-то Делакруа и выставил «Сарданапала».
280
281
282
284
285
286
«
287
«