Летние каникулы разлучали Эжена с наперсниками, и тогда он писал им длинные задушевные послания, в которых поведывал обо всех своих занятиях, мыслях, переживаниях. Каждое лето он отправлялся в Нормандию, в аббатство Вальмон, близ Фекана, к кузенам Батай. Там рядом с домом постройки XVIII века стояла полуразрушенная готическая часовня — остатки стрельчатого декора увивал плющ, а внутри сохранились гробницы. С книгой в руке юноша подолгу просиживал один в прохладной тени колонн, не раз он пробирался сюда ночью и сквозь диковинный узор разбитых окон наблюдал восход луны. Здесь он находил атмосферу романов Анны Радклиф[73], которыми тогда зачитывался, и мелодрам Пиксерекура[74]. Конечно же, фантазии юноши отливались в банальнейшие формы раннего романтизма, но чувство приобщения к иным мирам, навеваемое таинственными останками былой архитектуры, воскресало в зрелом художнике, когда он с небывалой драматической остротой и достоверностью воссоздавал обстановку далекого прошлого Франции «Фауста», «Гамлета». То поколение росло среди развалин средневековья: Делакруа — в Вальмоне, Нерваль[75] — в Шаали, Гюго — в Фейантинах[76], — разрушая храмы, Революция возрождала их для поэзии. В Париже Делакруа с карандашом в руке бродил по Музею национальных памятников, где Ленуар[77] самым причудливым образом, а причудливость — мать экзотики, разместил в бывшем монастырском саду все, что удалось спасти из разоренных революцией монастырей.
На красотах старинных развалин пустил корни крепнущий патриотический дух, и памятники, еще недавно символизировавшие ненавистные народу институты, предстали теперь немыми свидетелями славной истории нации. Веяние времени воплотил барон Тейлор[78], издав в годы Реставрации великолепный альбом «Живописных путешествий по старой Франции», в иллюстрировании которого приняли участие многие друзья Делакруа.
В Вальмонском аббатстве, среди руин, подобных театральным декорациям, юноша, худой и угрюмый, воображал себя героем прочитанных книг и им самим придуманных историй, точно так же как позже, среди декораций, которые создавала его фантазия, он будет воображать себя то Сарданапалом, то Гамлетом. Эжен одинок, страстно тоскует по товарищам: они, каждый из них, сейчас — в своей семье и бесконечно далеки от него. У него нет здесь ни брата, ни сестры, его не развлекают ни игры, ни задушевные беседы, он может лишь предаваться грезам, и скука снедает его, если вдруг он не находит пищи для новых и новых фантазий. Когда ребенок растет один, он с малых лет привыкает развлекать и занимать себя сам; задумчивость и мечтательность и позже отличают его от общительных юношей из многодетных семей или воспитанных в коллежах. Эжен, отрок гордый и сформировавшийся чрезвычайно рано, с юности и до конца дней будет питать свою внутреннюю жизнь (как сказал бы он сам, — свою душу) из трех источников: преклонение перед гением в живописи, музыке и литературе; воображение и, наконец, дружба, которую к тридцати годам на время оттеснит любовь, но которая возьмет свое с появлением Шопена[79].
73
74
75
77
78