Грустная история, что и говорить. Но, с другой стороны, все эти мелкие трагедии отнимают порядочно времени и расстраивают нервы. В 1839 году Делакруа выхлопотал для миссис Дальтон разрешение на поездку в Алжир и таким образом окончательно от нее избавился, тем более, что в его жизни появилось новое лицо, которому англичанка сразу пришлась не по душе. Пьерре подыскали ему служанку (за сорок франков в месяц, не считая еды), и та вскоре прибрала весь дом к рукам. Женни Легийу, мать-одиночка из Бретани, некрасивая, упрямая, но преданная, как собачонка, избавила Делакруа от каких-либо забот по хозяйству и окружила ревнивым обожанием. Случилось так, что именно Женни заняла первостепенное место в жизни мэтра, ровно ничего не знача для него как женщина. Не переступая порога его спальни, она учредила над ним своего рода опеку. Взялась сама вести счета, что привело к охлаждению с милейшими Пьерре, на которых до тех пор возлагалась эта обязанность; сумела отвадить друзей, которые были ей не по вкусу, и рьяно оберегала покой своего благодетеля от назойливых любовниц: «Опять здесь была эта Дальтон… В хорошеньком же вы виде! Эта женщина вас убивает!» Бедняжка, должно быть, отроду и доброго слова не слыхавшая, попав в дом Делакруа, шагнула, как говорится, «из грязи в князи». Точно завороженная она глядела на холсты, где прямо на ее глазах возникали дива дивные. Темная бретонка усматривала в этом безусловное чудо, и преданность возрастала до боготворения. Многие биографы утверждали, что Женни была не просто экономкой: ошибочно читая инициал «Ж» в «Дневнике» как Женни, они полагали, что это ее водил Делакруа в концерты и даже на обеды, тогда как речь шла об очередной его кузине — Жюльетте де Форже.
Появление этой кузины помешало Делакруа всерьез увлечься ветреной Элизой. У Жюльетты де Форже, урожденной де Лавалетт, было много общего с Альбертой де Рюбампре, но даже в том, что их сближало, Жюльетта затмевала предшественницу. Ее тоже связывало с Делакруа какое-то отдаленное родство, но такое уж далекое, что они никогда и не сталкивались. Эжен повстречал ее в 1832 году в Дьеппе, куда заехал из Вальмонского аббатства. Отец ее[556] при Империи был видным сановником — главой почтового ведомства, а мать состояла в родстве с Богарне, так что Жюльетта доводилась крестницей самой императрице. Она занимала великолепный особняк с примыкающими к нему двором и садом на улице Ларошфуко, 19 — неподалеку от госпожи де Рюбампре. Жила она тоже независимо, отдельно от мужа, а в 1836 году осталась вдовой и обладательницей значительного состояния. Светлые локоны и дивный стан так и просились на портрет Лами. Делакруа всегда влекли женщины, напоминавшие его мать, — утонченные, изящные, уравновешенные.
Ко всему прочему, госпожа де Форже была осенена своего рода героическим ореолом. Во время «Ста дней», позабыв о присяге королю, генерал де Лавалетт поспешил примкнуть к императору. Его приговорили к смертной казни. Тогда его супруга (кажется, даже при содействии самого Людовика XVIII) явилась к нему в тюрьму Консьержери, переодела в свои женские одежды, и генерал, в плаще до пят, скрывающем мужские сапоги, с капюшоном на голове, держа за руку малолетнюю дочь, беспрепятственно покинул тюрьму. Несчастную госпожу де Лавалетт подвергли столь безжалостному допросу, что ее рассудок помрачился. Еще в первые годы Второй империи ее — живой памятник легендарной эпохи, внушающий почтение пополам с ужасом, — можно было встретить в гостиной Жюльетты. Бывшая двенадцатилетняя героиня предавалась самым изысканным занятиям — музицировала, разводила цветы, — но всему предпочитала искусство делать жизнь приятной. За ней числилось несколько романтических историй, и среди прочих — связь с воспитателем сыновей Луи-Филиппа — Кювилье-Флери, от которого она имела ребенка. Принимала она широко: влиятельных сановников, банкиров, приятных дам — словом, все то общество с шоссе д’Антен, которое вплоть до начала Второй империи оставалось средоточием столичной жизни. Большинство писем Делакруа к госпоже де Форже уничтожил один ее потомок, видимо, сочтя их излишне вольными. Но и по тем, что сохранились, можно проследить этапы этой связи. Двадцать вторым ноября 1833 года датировано следующее признание — одновременно и заявление своей вполне независимой позиции: «Когда сам себе отменно несносен, не лучше ль удалиться, сохранив в глазах тех, кого любишь, хорошее мнение о себе».
556